Как слониха упала с неба - Кейт ДиКамилло Страница 13

Вскоре графиня Квинтет обнаружила, что держать слона в бальном зале собственного дворца — дело весьма хлопотное. Дабы избавиться от таких малоприятных обстоятельств, как грязь и зловоние, графиня наняла маленького незаметного человечка, которому надлежало стоять позади слонихи с ведёрком и лопатой наготове. Человечек этот был горбун, и спина его всегда была согнута, поэтому он даже не мог поднять голову и посмотреть на кого — нибудь прямо — только искоса.

Звали его Барток Уинн. Прежде чем заступить на вечный пост под хвостом слонихи, он работал каменотёсом и вырезал горгулий прямо на верхушке самого высокого и величественного собора города. Горгульи у Бартока Уинна получались отменные: все как на подбор страшные и ни одной одинаковой, каждая со своим выражением лица.

Как — то раз на исходе лета — того лета, которое предшествовало той зиме, когда в Балтизе появилась слониха, — Барток Уинн стоял на верхотуре и пытался придать живости самой ужасной из всех когда — либо созданных им горгулий. Внезапно он оступился и полетел вниз. Поскольку падал он с огромной высоты, почти от самого шпиля кафедрального собора, у него было время подумать.

Он летел к земле и думал: «Я сейчас умру». Вслед за этой мыслью пришла другая: «Но я что — то знаю. Знаю. А что я знаю?»

И тут его осенило: «А — а! Я знаю, что я знаю! Жизнь — смешная штука. Вот что я знаю».

И он засмеялся. Он летел к земле и громко смеялся. Его смех услышали шедшие по улицам люди. Они задрали головы — и очень удивились. Ничего себе! Человеку грозит верная гибель, а он смеётся!

Наконец Барток Уинн ударился об землю. А потом его товарищи, другие каменотёсы, пронесли его бесчувственное, переломанное, окровавленное тело по улицам Балтиза и доставили домой, его жене, которая, взглянув на мужа, даже не знала, за кем посылать — за доктором или за похоронных дел мастером.

Но в конце концов позвала доктора.

У него сломан позвоночник.

— Он не выживет, — сказал доктор жене Бартока Уинна. — После таких падений люди не выживают. То, что он ещё дышит, уже чудо. За это можно только благодарить, а понять, почему он не умер сразу, — не в наших силах. Есть, наверно, в этом какой — то высший смысл, но он за пределами нашего разумения.

В это время лежавший без сознания Барток Уинн вдруг тихо застонал, очнулся и, схватив доктора за халат, жестом велел ему наклониться поближе.

— Вот, мадам! — провозгласил доктор. — Вот ради чего он пока жив! Он несёт нам весть, важную весть. Да — да, голубчик, говорите! Скажите эти сокровенные слова! Скажите их мне!

Доктор картинно откинул полы халата, сел и склонился над искалеченным Бартоком, приложив ухо почти к его губам.

— Хиииии, — выдохнул Барток Уинн. — Хиии — хииииии.

— Что он говорит? — спросила жена.

Доктор выпрямился. Лицо его побледнело.

— Ничего, — ответил он.

— Ничего? — удивилась жена.

Барток снова подёргал доктора за халат. И тот снова, хотя уже без особой охоты, склонился и повернул ухо к несчастному.

— Хиииии, — засмеялся Барток Уинн прямо в ухо доктору. — Хиии — хиии.

Доктор встал, оправляя халат.

— Так ничего и не сказал? — спросила жена Бартока Уинна, уже готовясь в отчаянии заламывать руки.

— Мадам, он смеётся, — произнёс доктор. — Он потерял разум. Скоро потеряет и жизнь. Повторяю, мадам, он не жилец.

Но спина каменотёса срослась, пусть криво и косо, но срослась. Он выжил.

До падения Барток Уинн был человеком суровым, смеялся раза два в месяц, а то и реже, а рост имел весьма изрядный. После падения он остался горбатым полутораметровым карликом, зато смеялся постоянно — зловеще, со знанием дела, каждый день, каждый час, над всем подряд. Все в этом мире было для него поводом для мрачноватого веселья.

Поначалу он вернулся на строительные леса городского собора, взялся за инструмент, подошёл к камню… и рассмеялся. Барток всё время смеялся, поэтому руки его дрожали и из камня ничего не вытёсывалось. Камень оставался просто камнем, горгульи не получались, и Бартока Уин на в конце концов уволили.

Так он и оказался с ведёрком и лопатой под хвостом у слонихи. Этот жизненный поворот, однако, нисколько не повлиял на его склонность видеть во всём смешное. Напротив. Он стал смеяться больше и чаще — хотя куда уж больше и чаще? Зато он точно смеялся громче. Барток Уинн хохотал.

Поэтому, когда к концу угрюмого беспросветного субботнего дня Питер ступил наконец в залитый светом бальный зал графини Квинтет, он услышал хохот.

Слониху он поначалу даже не увидел.

Вокруг неё толпилось столько людей, что перед глазами у Питера были только спины. Но очередь двигалась, шаг за шагом он оказывался всё ближе, ближе — и вот он уже возле слонихи. Она показалась ему разом и больше и меньше, чем он ожидал. А ещё у него внезапно сжалось сердце: слониха стоит такая понурая, печальная, с закрытыми глазами.

— Продвигайтесь, ха — ха — ха, — хохоча, покрикивал человечек с лопатой. — Хи — хи — хи! Пошевеливайтесь! Всем охота увидеть слониху.

Питер стянул с головы шапку, прижал её к груди и сделал ещё шажок — так, чтобы положить руку на слонихин бок, шершавый и жёсткий. Слониха стояла, чуть покачиваясь. От неё шло тепло. Протолкнувшись вперёд, к её уху, Питер произнёс то, ради чего пришел, — попросил о том, что могла сделать для него только она, слониха.

— Пожалуйста, — сказал он, — вы ведь знаете, где моя сестра. Покажите мне дорогу.

Питеру тут же стало стыдно за эту просьбу. Как он вообще смеет что — то просить? Слониха такая усталая, такая грустная. Может, она спит?

— Продвигайтесь, пошевеливайтесь! Ха — ха — ха! — торопил горбун.

— Ну, пожалуйста, — прошептал Питер слонихе. — Пожалуйста, это очень — очень важно! Не могли бы вы открыть глаза? Посмотрите же на меня! Пожалуйста!

Слониха перестала раскачиваться и замерла. А потом, не сразу, а после долгих, нестерпимо долгих мгновений открыла глаза и посмотрела прямо на мальчика. Взгляд её был обреченный и умоляющий.

И Питер позабыл об Адели, о маме, о гадалке, о старом вояке, об отце, о полях сражений, о вранье, клятвах и предсказаниях. Он забыл обо всём. Сейчас существовала только одна правда, та ужасная правда, которую он прочёл в слонихиных глазах.

Слониха в отчаянии. Она хочет домой. Ей надо попасть домой, иначе она умрёт.

Открыв глаза и взглянув на мальчика, слониха испытала лёгкую оторопь. Он смотрит так, будто они знакомы, будто он её понимает. И в душе слонихи затеплилась надежда — впервые с тех пор, как, проломив крышу оперного театра, она свалилась в Балтиз.