Парижские бульвары - Роксана Гедеон Страница 63

Так что во Франции смерть Луи Капета мало что изменила. Иного мнения были иностранные державы. Премьер-министр Великобритании Уильям Питт назвал эту казнь «самым гнусным преступлением». В целом реакция Англии и Голландии была столь резкой и негативной, что Конвент объявил им войну.

Англия, в свою очередь, объявила французского поверенного в делах Шовелена персоной нон-грата.

Таким образом, положение Франции осложнялось, а анархия внутри страны усиливалась. Как я поняла позже, наступило время, наиболее благоприятное для Жана де Батца и его загадочных планов.

К барону меня отвез тот самый Черный Человек, таинственный Бальтазар Руссель, имевший, как и все остальные помощники Батца, то ли двойника, то ли дублера. Но на этот раз Руссель не задавался целью напугать меня или следить за мной. Он был одет во все черное, но вел себя крайне любезно. Руссель предложил мне следовать за ним, и я поспешно согласилась.

Я полагала, он везет меня к человеку, загнанному в угол, к государственному преступнику, за которым безуспешно гоняются все полицейские агенты Республики. Мы ехали долго. Когда экипаж наконец остановился, я увидела, что оказалась на каком-то заброшенном пустыре, где возвышался такой же заброшенный старый дом. С первого взгляда он казался необитаемым. Тусклые огни просвечивали сквозь плотно занавешенные окна. И я тем более удивилась, когда Бальтазар Руссель важно и гордо, сделав царственный жест рукой, будто показывая мне дом, объявил:

– Эрмитаж де Шаронн!

Так назывался этот старинный особняк, расположенный на окраине Парижа, куда, казалось, не заглядывали ночью ни прохожие, ни полиция.

Руссель постучал трижды – видимо, это был условленный стук. Сквозь окошко в двери чей-то глаз пристально оглядел нас. Русселя, видимо, здесь хорошо знали. Нас впустили, и я услышала, как туго скрежещут петли в обитой железом двери. Дверь была такой толщины, что ее, пожалуй, не одолела бы и пушка.

Мы шли по каким-то коридорам, на первый взгляд совсем пустынным, но я интуитивно чувствовала, что это не так. Интерьер дома разительно отличался от его внешнего вида: везде царила чистота, убранство комнат отличалось почти спартанской простотой, но все необходимые вещи были дорогие и подобраны со вкусом, в котором можно было узнать любителя античности. В Эрмитаже де Шаронн было много мраморных бюстов: Жан Жак Руссо соседствовал с Кромвелем, а Марк Юний Брут с маленьким дофином Шарлем Луи. Это слегка напоминало мне обстановку помещений, где заседали революционные секции: та же неразбериха изваяний и политических взглядов.

– Прошу вас, принцесса.

Я вздрогнула от этого обращения. Меня называли так давным-давно… Да и осталась ли я той принцессой де ла Тремуйль де Тальмон после всех тех поступков, на которые меня толкала необходимость?

– Прошу вас, не надо называть меня так. Руссель ничего не ответил, распахивая передо мной дверь. От внезапно вспыхнувшего яркого света я даже зажмурилась. В большом зале пировали какие-то люди, и мне не нравилось то, что я стала центром внимания этой веселой компании. На мгновение затих даже звон бокалов. Все уставились на меня. Я заметила, что многие из гостей мертвецки пьяны, и меня охватило раздражение: неужели я снова приехала не для разговора, а для пирушки?

Застолье, видимо, началось уже давно; стол, сохранявший еще остатки роскошного ужина, был залит вином, скатерть съехала набок, грозя потащить за собой посуду. Трезвыми были только двое: барон де Батц, занимавший место во главе стола, и красивый молодой человек, меланхолично стряхивающий пепел с сигары. Я вспомнила его имя – Эро де Сешель. Племянник герцогини де Полиньяк, которому Мария Антуанетта когда-то подарила собственноручно вывязанный шарф! Раньше Эро де Сешель был одним из блестящих завсегдатаев Версаля, которого считали очень интересным из-за его вольтерьянства и дерзости. Теперь он стал монтаньяром.

Монтаньяр – в гостях у барона де Батца?! У закоренелого роялиста, убежденнее которого я никогда не встречала!

Впрочем, мне еще не раз суждено было поразиться. Рядом с Эро целовался с бокалом пьяный Камилл Демулен. Близкий друг Дантона! Так же, как и Эро… Напротив Демулена сидел Жак Эбер собственной персоной. Соседство этого человека с друзьями Дантона было просто невероятно. Бешеный – собутыльник снисходительных! Я ничего не могла понять. Неужели вино всех так объединяет?

Наконец, гостем врага Республики был и представитель республиканской власти Мишони, инспектор парижских тюрем. Он-то в первую очередь должен был бы арестовать Батца. Но он почему-то не спешил и предпочитал мило развлекаться в обществе экзальтированной худой красотки, которую я уже знала под именем мадам Амарант, содержательницы одного из столичных борделей. Здесь же был и тот невзрачный человек по имени Шабо, которого я встречала в банкирской конторе Клавьера и на которого никто не обращал внимания. Теперь он, кажется, нашел себе компанию: он держал на коленях девицу лет шестнадцати, говорившую с немецким акцентом и явно такую же пьяную, как и он. Был здесь и смешной маленький толстяк, лицо которого показалось мне знакомым… Но главным для меня сюрпризом было присутствие на этом ужине самого министра финансов, одного из столпов Жиронды, старого Этьена Клавьера.

– Ах, черт побери, что это за милашечка! – прорычал Эбер, оборачиваясь. – Надо бы только приодеть ее получше или раздеть совсем, и тогда, клянусь дьяволом, старый распутник Папаша Дюшен будет доволен!

Он был пьян до того, что не мог подняться со стула, и изо рта у него текла слюна. Речи этого человека были мне особенно омерзительны. Я брезгливо обошла его и села на свободное место рядом с Камиллом Демуленом. Этот друг Дантона мгновенно повернулся ко мне: глаза его были полны пьяных слез.

– Ах, что за прекрасный вечер, не правда ли, сударыня! Луна, звезды, первые поцелуи и все такое… Вы очень похожи на мою жену, уверяю вас, очень похожи. – Он всхлипнул. – О, моя нежная Люсиль! Когда же снова повторятся чудесные дни нашей юности?!

Он залился слезами, словно переживал огромное горе. Инспектор тюрем игриво щипал за талию мадам Амарант, и та нервно вскрикивала, разражаясь весьма странным смехом.

– Какое мне дело до вашей политики? – говорил старик Клавьер. Он был пьян, но не до крайней степени. – Уж позвольте мне брать пример с моего сына – все знают, что он мерзавец и все делает мне назло, но никто не скажет, что он не умеет делать деньги. Так позвольте же мне интересоваться финансами. Волнения в Вандее, недавний раздел Польши, это злосчастное падение Франкфурта – ну и что же? Всегда и везде я преследовал не интересы политики, а интересы своего министерства… За что пострадал от королевского произвола, да-да, пострадал.

Было трудно понять, о чем он говорит, и к нему мало прислушивались. Шабо целовал в шейку ту самую юную девицу и спрашивал ее, вправду ли она еврейка и для ее братьев двести тысяч – пустяк.

Эро де Сешель вскоре ушел, забрав с собой Камилла Демулена. Мишони с мадам Амарант куда-то скрылись, видимо, решив предаться любви. Эбер упал лицом на скатерть и безмятежно захрапел, забыв о том, что завтра ему снова предстоит лаять со страниц «Папаши Дюшена». Клавьер-старший безуспешно метался по коридорам, громко призывая своего лакея.