Звезды сделаны из нас - Ида Мартин Страница 50

Было весело, легко и спокойно — наваждение, что мы рядом, подменило собой реальность, и я вдруг осознала кое-что ценное и очень важное: я не хочу быть на месте Миланы. Мне гораздо комфортнее на своем месте — спешить после школы домой, с замиранием сердца проверять диалог, говорить с Глебом про фильмы, музыку, звезды и обыденные вещи, становящиеся с его ракурса необычными и прекрасными, видеть его светлую улыбку и темный взгляд, чувствовать поддержку. Хаос отступил, на несколько часов воцарилась гармония, но после пожелания спокойной ночи и милого смайлика я с горечью припомнила, что диван возле меня по-прежнему пуст. На пледе лежал только белый плюшевый котенок с трогательной мордочкой и умоляющими глазами.

Мне давно не пять лет, и я ненавижу розовые сопли, но этот зверь всю ночь спал на моей подушке.

Пока завтракаю, мама вдруг вспоминает о родительском долге — случается с ней и такое. Садится напротив и, прищурившись, приступает к пыткам:

— Как дела в школе? С Людой больше не было стычек?

Снова пожимаю плечами и отправляю в рот большущий кусок бисквита — чтобы не врать или не скатиться к упрекам. Лично я бы напряглась, если бы моя дочь резко стала нелюдимой и полюбила черный цвет, но мама легко списала метаморфозы на переходный возраст. Ей было удобно оправдывать мои очевидные странности проблемами роста.

— До сих пор в ужасе от той вашей драки. И ведь ничто не предвещало, верно? — полуспрашивает-полуутверждает она. — Люда ведь неплохая девочка.

— Угу. — На сей раз говорить мешает огромный глоток какао. Горжусь своей силой воли, выдержкой и актерскими способностями. Благодаря им мама не знает и половины того, что все эти годы происходило со мной в школе.

Сонная растрепанная Алина выползает из комнаты, хрипло желает нам доброго утра и шаркает к холодильнику: самое время готовить кашу Борису, а мне — собираться на занятия.

Злость и обида из-за вчерашней выходки Орловой и ее прихвостней все еще сидят в глубине души, но уже не задевают так остро, как могли бы. Я сожалею из-за тупости Миланы — раз она опустилась до уровня детского сада, значит, иных аргументов не осталось.

Форму, накануне развешенную на стульях у обогревателя, привести в порядок не успеваю — совсем забыла о ней, а теперь придется идти в мятой. Однако она обнаруживается на вешалке идеально выглаженной, и я благодарна маме так сильно, что наворачиваются слезы.

Все же мои близкие — лучшие люди на земле и, что бы ни случилось, я буду их защищать.

Наспех побросав в рюкзак учебники и тетради, иду в прихожую, но, спохватившись, возвращаюсь и привязываю подарок Глеба — милого котенка — на металлическое колечко возле внешнего бокового кармана.

* * *

По обыкновению, после издевательств надо мной Милана пару дней настроена благодушно — словно вампир, напившийся крови невинных жертв. Она никак не комментирует мое появление в классе и вчерашний инцидент — видимо, и сама понимает, что теряет хватку и обсуждать там совершенно нечего.

Зато Савкин, углядев котенка на рюкзаке, тут же подпрыгивает:

— Кузя, это кто? Твой Квами?

Паша явно не смотрел «Темные начала» и не выкупает скрытый смысл, зато нечаянно выдал обществу свой маленький грязный секретик.

— Вот это познания в девчачьих мультах, ты меня поражаешь, Паш! — я искренне смеюсь, а он краснеет как рак и бубнит:

— У меня младшая сестра по Супер Коту тащится...

Со всех сторон раздается хихиканье, опозорившийся Савкин окончательно сникает, а я, смакуя сладкий вкус победы, плюхаюсь на стул и расслабленно откидываюсь на жесткую спинку.

В кармане коротко вибрирует оповещение о входящем, Клименко оборачивается и кивком указывает на свой телефон. Мне неинтересно, что он там прислал, но Артем смотрит на меня долго и упорно, и угроза запалиться еще никогда не была настолько явной.

Прячу телефон под партой и раскрываю наш не шибко интересный диалог.

«Привет! Сегодня после первого урока откроют ящик. Елена и директор хотят обойтись без сюрпризов, поэтому заранее предупредили Орлову, а она по секрету рассказала мне. В общем, те, кто прошел во второй тур, должны будут с ходу показать, умеют ли танцевать. Но это формальности. Победит все равно Милана».

* * *

В кои-то веки я рада ее грядущей победе: спокойно пересказываю параграф по физике, решаю задачки и даже иду к доске. Но тревога, как навязчивая оса, то приближается, то отдаляется и не дает покоя. Милана бросила в короб пачку бюллетеней, якобы от людей, проголосовавших за меня. Замысел очевиден: если я тоже наберу достаточное количество сторонников, должна буду без подготовки станцевать вальс перед преподами и человеком из министерства. Естественно, я не сумею: ошибусь, упаду, отдавлю ноги несчастному, поставленному мне в пару, а она запишет мой позор на телефон и разошлет по чатикам.

В панике роняю маркер, под мерзкие смешки поднимаю его и стараюсь мыслить связно. Пока что я никуда не вышла. Да и позориться мне не впервой. В отличие от Глеба, я никогда не была уверена, что вывезу в открытом противостоянии с Миланой, а анкету заполнила только для того, чтобы показать ему: он не один.

Мир играет новыми, яркими красками, я не хочу никому мстить. Но признаться в этом не могу: нельзя, чтобы Глеб посчитал меня слабачкой и предательницей. Он бесстрашно борется за справедливость, и я тоже должна...

После звонка спешу в актовый зал, где происходит торжественный подсчет голосов. На сцену водрузили три парты, за ними сидят Елена, четверо незанятых уроками учителей и ботаники-активисты из классов помладше. Перед каждым располагаются небольшие стопки бумаг, листки из которых перекочевывают в стопки поменьше. Завидев меня в дверях, Елена Николаевна отвлекается от ответственного мероприятия и пристально глядит поверх очков, будто припоминая всю мою подноготную и оценивая степень общественной опасности. Благоразумно линяю — жизнь научила держаться подальше от педагогов вне занятий.

Домой возвращаюсь в отличном расположении духа: Артема нигде не видно, и я прогуливаюсь по разбитому тротуару, полной грудью вдыхая прохладный, пахнущий кострами воздух.

Сейчас пообедаю, разделаюсь с домашкой, а вечером в сеть выйдет Глеб. За него я волнуюсь гораздо больше, чем за себя, и осознание причастности к его миру завораживает. А еще меня завораживают паузы в разговорах — когда нахлынувшая было паника отступает, и неловкое молчание вдруг превращается в волшебную тишину, где слова не нужны...

Влетаю на свой этаж, поворачиваю в замке ключ, разуваюсь в сумраке прихожей и в недоумении замираю: Алина сидит за кухонным столом и, уткнувшись носом в ладони, ревет навзрыд. Ужас накрывает горячей волной: если моя сестра плачет, значит, случилось что-то поистине катастрофическое. Подскакиваю к ней, хватаю за плечи и разворачиваю к себе:

— Алин, ты чего?

— Мы гуляли с Борей... — через судорожные всхлипы отвечает она; заслышав свое имя, Боря откладывает ослика и испуганно смотрит на маму. — И я... машину Сереги увидела.