Пленница гарема - Джанет Уолч Страница 44

— Возвышенный султан, величественный падишах, славная тень Бога на земле, — рассыпался месье Дюбайе в любезностях. Сначала он сообщил султану, что передает ему самое искреннее почтение Директории ^[73], нового правительства Франции, и ее высочайшее пожелание, чтобы великий султан и дальше пребывал в добром здравии.

— Да проживет халиф долгую и плодотворную жизнь, — сказал посол. Он соизволил надеяться, что султан доволен многочисленными подарками, которые он привез, и перечислил среди них эмалированный фарфор, тончайшие духи, серебряные подносы для подогрева еды, кофейные чашки с позолоченным краем, золотые часы и письменный стол с украшениями из золоченой бронзы. Посол выразил надежду, что валиде-султана, великому везиру и главному чернокожему евнуху дары придутся по вкусу. Французский посланник глубоко благодарил его величество за то, с каким благородством здесь к нему отнеслись. Затем он надел монокль и перешел к сути вопроса.

Он подтвердил, что французская армия двинулась на восток. Ее конечной целью была Индия, где, по словам посла, французы собирались перерезать британцам торговые пути. Конечно, твердил он, великий и мудрый султан поймет: Англия все-таки является и врагом турок. Прошу вас быть уверенными, уверял он, что Франция не желает мешать, а хочет помочь великой Оттоманской империи. Франция желает быть вашим другом, говорил он, и всеми возможными способами оказывает помощь в борьбе против враждебной Британии.

Сказав это, он сделал принятые в таких случаях почтительные поклоны и, пятясь, покинул комнату. Я надеялся, что француз говорит правду, в противном случае его могли бы заточить, как это до него случилось с другими лживыми послами, в Семи башнях.

* * *

В июне того же года разразился ужасный скандал.

В обещаниях посла не было ни слова правды. Войско Бонапарта высадилось в Египте, одной из наших самых важных провинций, и теперь стало ясно, что главная цель генерала — уничтожить Оттоманскую империю, а уже потом разделаться с англичанами в Индии. Вскоре после высадки его солдат в Александрии, расположенной у залива Абукир, они двинулись на юг, к Каиру, и нанесли турецким войскам страшное поражение. Битва у Пирамид обернулась катастрофой. К августу 1798 года Каир оказался в руках французов.

Обычно Турции удавалось поддерживать равновесие. Всякий раз, когда на нас нападало то или другое европейское государство, мы призывали на помощь врага своего недруга. Наверное, поэтому говорят, что «враг моего врага — мой друг». Иногда чаши весов больше походили на качели, когда мы метались между британцами и французами, русскими и австрийцами. Разве еще вчера французы не были нашими лучшими друзьями? На этот раз нам на помощь бросились британцы. Правда, у адмирала Нельсона больше болела голова о том, как защитить Индию от французов, чем сохранить турецкую власть в Египте, но британский адмирал уничтожил французский флот, а это нам было только на пользу.

Потеряв бóльшую часть своих кораблей, французский генерал дальше шел по суше, и в январе 1799 года его войско, преодолев Синайскую пустыню, оказалось в Палестине. Там, в городе Яффе ^[74], нашим солдатам было нанесено еще одно поражение, и они сдались, но варвары французы все равно убили их: три тысячи мужчин вместе с женщинами и детьми утопили в море. По воле Всевышнего через три месяца, когда французы по побережью двинулись к Сирии, наша Армия нового порядка у Акры уничтожила две тысячи солдат Бонапарта, разрубив им головы мечами.

Французы вернулись к Абукиру. Там их снова ждали войска Оттоманской империи, однако, к сожалению, они не смогли оказать достойного сопротивления врагу. Удача покинула нас, и французы прижали наши войска к морю: тысячи турецких солдат утонули в заливе, а Бонапарт утвердил свою власть над Египтом.

* * *

Люди расстроились, когда до наших берегов докатилось известие о поражении. Унизительная потеря столь важной провинции усугубилась огромной потерей среди турецких солдат. Султан тут же отомстил французам. Все, связанное с Францией, было подвергнуто осуждению. В тюрьму отправили не только французского посла и его помощников; всем французским советникам приказали покинуть страну. Все французское имущество было захвачено. Всем французским гражданам, живущим в Оттоманской империи, приказали регистрироваться в мусульманских судах. Всех везиров, лояльно настроенных к Франции, бросили в тюрьму. Во дворце запретили даже упоминать о Франции. Мне не надо говорить, что эти события сулили Накшидиль.

Конечно, больше не играли европейскую музыку, не исполняли европейские танцы, вино не пили даже тайком. В довершение всего она не получала никаких известий или приглашений, ее имя не произносилось даже шепотом. Одно ее присутствие уже грозило обернуться скандалом.

Какое-то время Накшидиль так плакала, что я опасался, как бы у нее не иссякли носовые платки.

— Что же мне делать? — вопрошала она. — Как мне жить дальше? Меня невероятно унижают. Я даже лица никому не могу показать.

— Вас не должно беспокоить то, что говорят люди, — сказал я, зная, однако, что слухи уже расползлись и весь гарем сплетничает о том, в какой переплет она попала.

Боясь показываться, она, как могла, избегала встречаться с наложницами в банях и ходила туда, когда там никого не было. Она перестала посещать музыкальный класс и только изредка доставала скрипку, настраивала струны и, опасаясь исполнять свои любимые произведения, наигрывала грустную турецкую мелодию. Накшидиль спрятала французские книги еще глубже в шкаф и читала их лишь тогда, когда я стоял на страже. В садах она гуляла одна, роняя лепестки, словно слезы. Когда она вышивала, ее иголка вонзалась в ткань, будто в сердце.

Трудно представить, как тяжело мне бывало, когда снова и снова мне приходилось сообщать, что по приказу султана, отданному главному чернокожему евнуху, ее лишили привилегий. Сначала более чем наполовину урезали хлеб, масло, сахар, мед, кофе, чай, муку, мясо, овощи и фрукты. Несколько недель спустя пришло известие, что деньги на карманные расходы сократили на две трети. В следующем месяце большую часть драгоценностей — бриллиантовые и рубиновые ожерелья, серьги с рубинами, кольца с сапфирами, пояса, усыпанные жемчугами и бриллиантами, — пришлось вернуть в казну. У нее отобрали часть рабынь. Ей оставили только Бесме и Хуррем.

В довершение всего в августе 1798 года принцу Махмуду исполнилось тринадцать лет и, согласно правилам Топкапы, его через несколько месяцев забрали из детской комнаты и доставили в дворцовое медресе ^[75], которой ведали улемы. Он жил в Клетке принцев вместе с братом Мустафой и официально готовился под опекой шейх-уль-ислама и религиозной верхушки к тому, чтобы взойти на трон султана и стать халифом исламского мира.