Кровь, слава и любовь - Жюльетта Бенцони Страница 44

И поскольку она была женщиной с обширными связями при дворе, она сделала все возможное и невозможное, чтобы расстроить женитьбу князя на дочери герцога Лавальера. Впрочем, это оказалось делом не слишком сложным: достаточно было чуть-чуть подуть на огонь, тлевший среди благородных французских семейств, весьма недовольных пролезшим в их общество иностранцем. Они начали протестовать, да так яростно, что король пошел на попятную. Со множеством оговорок Людовик XV сообщил о принятом им решении герцогу де Лавальеру (единственному, кто – и не без причин! – не присоединился к общему хору возмущений). Его Величество, разумеется, добавил, что это решение ни в коем случае не должно повлиять на союз князя с дочерью герцога. Но, как и следовало ожидать, герцог тут же разорвал помолвку. Его никак не устраивал зять, менее знатный, чем он сам.

Гонорий явился в Геную и смиренно отправился просить прощения у Марии-Катарины и ее матери. При этом он клялся: только жестокость маркизы толкнула его на крайность, только из-за нее он вынужден был – и только ради наследника! – просить руки и сердца девушки, которую вовсе не любил, к тому же весьма уродливой.

На этот раз маркиза твердо придерживалась роли матери, широко раскрывшей объятия блудному сыну. Позабыв об их недавней связи, она стала с радостью принимать его в своем доме и не называла иначе, как своим «возлюбленным сыном». Учитывая, что она была всего несколькими годами старше Гонория, выглядело это немного смешно.

Но тут неожиданно вмешался персонаж, до тех пор державшийся в тени. На сцену бурно ворвался маркиз Бриньоле, который дал понять своей жене и своей дочери, что с него вполне достаточно. Он не желает скреплять отношения князя с собственной семьей узами брака. Он произнес перед супругой речь, которую можно было бы свести к двум фразам:

– Марии-Катарине не составит труда найти для себя кого-нибудь поинтереснее. А что до Гонория III, то я сыт по горло!

Это неожиданное и энергичное заявление извергло потоки слез из глаз молодой девушки и вызвало, как и следовало ожидать, очередной прилив гнева у ее матушки. Отныне маркиза полностью перешла на сторону влюбленных. Таким образом, в особняке рода Бриньоле-Сале разразилась настоящая, не утихающая ни на сутки война.

Мария-Катарина, запершись в своей комнате, день и ночь плакала горькими слезами. Оставляла она это занятие лишь для того, чтобы снова отправиться к отцу с мольбами снять с нее мученический венец и вернуть в дом человека, которого она безумно любит. Маркиза тоже не сидела сложа руки. Она постоянно осыпала мужа упреками и обвиняла его в том, что он хочет погубить их единственную дочь, отказывая ей – и с каким тупым упрямством! – в браке, с любой точки зрения в высшей степени желательном и почетном. Дошло до того, что маркиз не мог и шагу ступить в собственном дворце без того, чтобы не наткнуться либо на зареванную дочь, либо на разгневанную супругу. В одно прекрасное утро маркиз не вышел к завтраку. Подумав, что он перепутал время, маркиза уже собралась было послать за ним кого-нибудь из прислуги, когда в дверях с весьма торжественным видом появился лакей, державший в руках серебряный поднос с письмом.

– Господин приносит свои извинения, – произнес лакей, – и просит оказать ему честь ознакомиться с его посланием.

Немного удивленная, что муж обращается к ней с письмом, когда они находятся под одной крышей, госпожа Бриньоле распечатала конверт. Пока она вчитывалась в письмо, ее нежно-розовое лицо постепенно меняло окраску: пройдя через все тона красного, оно стало просто-таки багровым, стоило ей дойти до последней строчки. В самых что ни на есть изысканных выражениях маркиз сообщал ей, что, поскольку с некоторых пор он и носа не может высунуть из комнаты без того, чтобы не наткнуться либо на безутешную плакальщицу, либо на необузданную фурию, он попросту решил не выходить из своих апартаментов, по крайней мере до тех пор, пока небо над Palazzo Rosso не прояснится. В заключение он просил маркизу соизволить отдать приказание приносить ему еду…

Поначалу маркиза решила применить древний метод осады, но не морить же и впрямь голодом собственного мужа. Пожалуй, лучше заставить «недостойного отца» умирать от скуки, томиться в своих роскошных комнатах, только сквозь стекла окон наблюдая за тем, как ярко светит солнце и как волнуется синее море!

– Я слишком хорошо его знаю, – сказала маркиза дочери, как обычно, заливавшейся слезами. – Он долго не продержится!

Но едва, как показалось маркизе, проблема с супругом, которого оставили в одиночку расхлебывать свое дурное настроение, была решена, возникла новая, и куда более серьезная. Гонорий III, которому вовсе не понравился подобный прием, дал понять, что считает себя оскорбленным и готов к выяснению отношений с помощью оружия.

Буйное итальянское воображение помогло маркизе Бриньоле быстро представить себе чудовищную картину: ее муж и ее бывший любовник (он же – будущий сын) встают в позицию под источающими тонкий аромат цветущими деревьями сада. Она не могла допустить дуэли, которая в любом случае исключила бы возможность брака. Ну, если бы убитым оказался Гонорий, свадьба бы, естественно, не состоялась. Если бы жертвой пал маркиз, то Мария-Катарина все равно не смогла бы стать женой убийцы собственного отца. По примеру римских решительных матерей маркиза быстренько приказала уложить дорожные сундуки, запрячь лошадей и ринулась в Монако увещевать разобиженного жениха.

– Надо немного подождать, – говорила она. – Я знаю своего мужа: ему просто хочется напомнить, что это он в доме хозяин. Но он любит свою дочь и прекрасно понимает, что чересчур упрямиться не стоит, иначе жизнь со мной станет для него не из самых приятных!

Уж это Гонорий знал лучше многих. Он согласился ждать.

Маркиза как в воду глядела. Весенним утром 21 марта 1757 года ее подвергший себя добровольному заточению муж неожиданно прислал лакея за дочерью. Мария-Катарина не заставила просить себя дважды и, захватив с собой на всякий случай двойное количество носовых платочков, собираясь стоять насмерть в битве за любовь, отправилась на свидание к отцу.

Платочки, равно как и твердость, ей не понадобились. Войдя в кабинет маркиза, где тот проводил вынужденный досуг за наведением справок в семейных архивах, она увидела отца если не улыбающимся, то, во всяком случае, совершенно спокойным.

– Я приказал вам явиться ко мне, дочь моя, – сказал он, – чтобы спросить: вы по-прежнему настаиваете на том, чтобы выйти замуж за князя Монако?

– Ни моя душа, ни мое сердце не склонны к переменам, батюшка. Они навсегда принадлежат князю.

– Я не хочу становиться причиной несчастья для вас, – со вздохом произнес маркиз. – Вы слишком много плакали, Мария-Катарина. Полагаю, князь не заслуживает ни подобного горя, ни подобного постоянства.

– Ах, отец, – ответила девушка, – я охотно признаю, что князь иногда поступал по отношению ко мне, может быть, дурно, но не только он сам был виновен в этом. Я ему все простила. Я люблю его так, как только можно любить на этом свете!

– Ну что ж, я дам согласие на ваш брак.