Дестини - Салли Боумен Страница 37

Теперь, глядя на Эдуарда, она поняла, что поступила правильно. Он освободился от нее, и мука эта была лучше неизбежной альтернативы. Наблюдать, как Эдуард охладевает к ней, отдаляется, становится взрослым, замечать, как он виновато старается прятать свои чувства, – нет, подумала она, это было бы много тяжелее.

Она посмотрела на него и испытала последнее искушение, последнюю надежду. Она могла бы сказать ему, объяснить. И тогда… Она отвергла этот соблазн. Все равно конец наступил. Она поняла это, взглянув на его лицо. Она была частью его юности, частью того краткого срока, который отделяет подростка от мужчины, и срок этот истек. Когда его брат вышел, к ней обернулся мужчина, а не мальчик. Его лицо напряженно застыло от сдерживаемых чувств.

– Прошу прощения за свой вопрос. Но мой брат вам что-нибудь должен?

– Нет, – ответила она негромко.

– Я вам должен… очень много. – Он чуть было не выдержал.

– Нет, Эдуард, ничего.

Он наклонил голову, посмотрел на нее еще раз и вышел. Месяц спустя Селестина получила от него короткое сухое письмо с просьбой обратиться к нему, если она когда-нибудь окажется в тяжелом положении. Письмо она спрятала, но не ответила.

Еще через месяц с ее пожилым английским покровителем случился удар, и вскоре он умер. Несколько недель спустя Селестина, день ото дня ожидавшая требования освободить квартиру, получила небольшой пакет из нотариальной конторы. По поручению Эдуарда де Шавиньи ей переслали купчую на дом на Мейда-Вейл, совершенную на ее имя, а также уведомление о ежемесячной пенсии, которая будет ей выплачиваться пожизненно. Она решила было отослать документы назад, хотела написать Эдуарду, но она знала, что им руководят самые лучшие побуждения, а к тому же ей было уже сорок восемь, и на жизнь она смотрела не менее реалистически, чем прежде.

Поэтому она приняла дом и пенсию, ответив официальным благодарственным письмом на адрес конторы. Его переслали Эдуарду, и с тех пор Селестина больше не получала от него никаких известий.

Несколько месяцев спустя, подведя итог потерям и скрепив сердце, она нашла нового любовника и вновь начала принимать доблестных молодых людей из штаб-квартиры Свободной Франции. Иногда они болтали о своих знакомых, и в разговорах этих порой упоминалась фамилия де Шавиньи.

Таким образом она узнала, что баронесса де Шавиньи быстро утешилась после потери мужа в объятиях английского банкира; что (как, впрочем, все и ожидали) помолвка Жан-Поля с леди Изобел Герберт была расторгнута по просьбе леди Изобел – через два месяца после смерти его отца для соблюдения приличий. И она узнала, что младший брат Эдуард оказался редким молодцом и меняет светских красавиц как перчатки. Он и его брат, сообщали ей, подмигивая, очень близки и пользуются заслуженной славой, предпочитая охотиться вдвоем.

Селестину это удивило. Она испытала грустную гордость при мысли, что ее уроки в науке любви нашли умелое применение, но близость братьев слегка ее встревожила. Она знала, как Эдуард восхищается братом, и мысль об этом ее беспокоила. Такая яростная преданность! Вскоре, думала она, его ждет горькое разочарование.

Однако Селестина не знала и не могла знать, как в первое время горе сблизило братьев. Они оба любили отца, он казался им вечным. В ужасе, смятении и горести первых дней после сообщения о его смерти, когда Луиза слегла и отказывалась видеть кого бы то ни было, братья в поисках опоры обратились друг к другу, и все барьеры между ними рухнули.

Жан-Поль был не в силах совладать с горем; он плакал, и тянулся к Эдуарду, который не мог плакать, и искать у него утешения, как перепуганный ребенок.

Вечер за вечером они допоздна сидели вдвоем и говорили, говорили, перебирая в памяти прошлое. Жан-Поль при этом пил – так ему становилось чуть легче, объяснял он, – и чем дольше они сидели, тем большая его одолевала слезливость.

– Я чувствую себя таким виноватым, – сказал он как-то, вцепляясь в руку Эдуарда. – Назваться его титулом… в ту самую ночь! Как я мог? Господи, Эдуард, до чего я себя ненавижу!

– Но ведь это ничего не изменило. Тогда. Ну и… получилось, что ты имел полное право…

– Я знаю. Знаю. Но мне от этого не легче. И поехать к этой суке Симонеску… Быть там, когда… Бог свидетель, мне страшно об этом вспоминать… – Он наклонил раскрасневшееся лицо, вытер глаза и крепче сжал руку Эдуарда. – Я себя ненавижу, Эдуард. Правда. Я говорю серьезно. Мне стыдно за свое поведение. Пьянство, женщины – я намерен покончить со всем этим. Да-да. Исправиться. Я чувствую, что обязан поступить так в память о папа, должен сделать это ради него. И вообще не понимаю, почему я вел себя так. Женщины – что они для меня значат? Ровным счетом ничего. С ними нельзя разговаривать – я всегда предпочту собеседника-мужчину. Им нельзя доверять. Посмотри на Селестину – я из-за этого чувствую себя ужасно, Эдуард, но, пожалуй, какая-то польза из этого вышла. Если у тебя открылись глаза, оно того стоило. Она даже не упиралась, знаешь ли. Сразу в кровать. Так ей не терпелось. Они все одинаковы – женщины. Сучки. Лгуньи. Все до единой…

– Жан-Поль…

– Скажи, что больше ты такого не допустишь, Эдуард. Скажи мне. Ты никогда больше не допустишь, чтобы между нами встала женщина… – Он поднял лицо к брату, глаза у него слезились. – Они только этого и хотят, ты же знаешь. Обязательно пытаются. Всякий раз. А я этого не вынесу. Ты мне необходим, братик. И теперь больше, чем когда-либо. Это ужасное горе, эта боль… Мысли об ответственности, об обязательствах, которые мне оставил папа! Я боюсь, Эдуард. Я не сумею справиться, то есть без тебя…

Он опустил голову и зарыдал. Эдуард знал, что слезы эти вызывает не только горе, а еще и коньяк, но все равно был растроган. Он подумал о Селестине и почувствовал только холодный гнев – она предала его и, наверное, все время лгала ему. Что значила подобная женщина в сравнении с любовью, которую он питал к брату?

– Жан-Поль! – Он обнял вздрагивающие плечи и попытался утешить брата. – Не говори таких вещей. Гони такие мысли. Я твой брат. И теперь мы должны думать о будущем. Мы должны думать о папа и обо всем, ради чего он трудился. Когда война кончится, мы сможем вернуться во Францию. Мы сможем начать заново. Папа заложил фундамент, мы сможем продолжить постройку, ты и я. Он бы этого хотел…

– Наверное. – Жан-Поль утер слезы кулаком, выпрямился и высморкался.

– Ты только подумай, Жан-Поль. Компания, все прочие предприятия. Они оставлены нам. Мы можем вдохнуть в них жизнь. Это будет памятником папа.

– Да-да! – В тоне Жан-Поля проскользнуло раздражение. – Но я не могу обсуждать это сейчас. Я думать об этом не могу. Я солдат, и у меня есть другие обязательства. Идет война, Эдуард. Спустись с облаков на землю…

Эдуард вздохнул. Всякий раз, когда они касались этой темы, Жан-Поль реагировал одинаково. Впрочем, совсем так же отвечала и Луиза. Когда однажды, полагая, что разговор о Ксавье и его занятиях должен ее немножко утешить, Эдуард спросил ее мнения о том, какими могли быть будущие намерения его отца, Луиза досадливо отвернулась.