Ах, Париж! - Барбара Картленд Страница 34

— Вы очень добры, — беспечно заметила Гардения, — но ведь я не смогла бы поехать с вами сегодня, если бы тетушка сказала «нет».

— Почему же она передумала? — спросил Берти, с потрясающим изяществом объезжавший две стоящие у тротуара машины.

— Не могу представить, — поспешно ответила девушка, не имея ни малейшего желания продолжать обсуждать этот вопрос. — Должно быть, потому, что женщины непредсказуемы.

— Предоставьте судить об этом нам, — засмеялся Берти. — Я всегда считал женщин таковыми. А ты, Вейн?

Казалось, лорда Харткорта разговор совсем не интересует, потому что он спросил совершенно о другом:

— Что вы думаете о лошадях Берти, мисс Уидон? Вы согласны, что они великолепно подобраны?

— Конечно, — ответила Гардения, — и думаю, господин Каннингэм поступает правильно, что держит лошадей, а не эти шумные дымные автомобили. Такое впечатление, что у всех молодых людей в Париже есть машины.

— За исключением щеголей, — поддразнил он Бертрама. — Все настоящие пижоны разъезжают в кабриолетах и сами правят лошадьми. Вы тут увидите пару таких же кабриолетов, соперничающих с Берти, да и лошади попадаются прекрасные.

— Меня вполне устраивают наши, — улыбнулась Гардения.

— Серьезно? — Берти был полон энтузиазма. — Как же замечательно. Мне так редко делали комплименты в последнее время, поэтому я особо ценю то, что мне все-таки перепадает.

— Не поощряйте его, — с насмешливой серьезностью попробовал настаивать лорд Харткорт. — Если вы не перестанете, ему захочется править шестеркой, а тогда мы ни за что не проедем под Триумфальной аркой.

Гардения рассмеялась. Прогулка доставляла ей гораздо больше удовольствия, чем она предполагала. От сознания, что она, возвышаясь над прохожими, едет в этом модном высоком, но крайне неудобном кабриолете в обществе двух самых красивых, как она втайне от всех считала, молодых людей, ее охватывал восторг.

Она надела одно из самых очаровательных своих платьев и знала, что розовый креп с ажурными голубыми лентами вокруг шеи, запястий и талии очень идет ей. Крохотная шляпка, отделанная венком из роз, служила великолепным обрамлением для ее очаровательного личика и только усиливала блеск глаз. Она не была бы женщиной, если бы не понимала, что все, кого они встречали на своем пути, оборачиваются им вслед, пытаясь еще раз взглянуть на живописную картину, которую они собой представляли.

— Я так счастлива! — воскликнула она, и лорд Харткорт, который не мог остаться равнодушным к столь сильному чувству, прозвучавшему в ее словах, посмотрел на нее и улыбнулся.

— Я начинаю думать, что вам слишком мало надо для счастья, — заметил он.

— Часто именно мелочи могут сделать человека несчастным, — ответила Гардения. — Можно каким-то образом устоять против большой беды и крушения всех жизненных надежд, но мелочи доводят человека до слез.

В ее голосе слышалась дрожь, что заставило лорда Харткорта почувствовать себя виноватым. Он был раздражен, что Берти вынудил его играть роль третьего лица при встрече любовников, однако старался скрыть свое плохое настроение и был полон решимости сделать все, что в его силах, чтобы стать более любезным.

«Ты обязан поехать, — настаивал Берти. — Тебе прекрасно известно, что герцогиня не выпустит Гардению из своих когтей, пока у нее не появится надежда, что девочка будет в твоем обществе. Потом мы что-нибудь придумаем, но в первый раз, Вейн, будь другом, позволь мне написать этой старухе, что мы оба заедем за Гарденией завтра утром».

«Почему я должен подыгрывать в этом многообещающем любовном спектакле?» — с горечью проговорил лорд Харткорт.

«Только потому, что без твоей помощи не будет ни романа, ни чего-то другого», — продолжал ныть Берти.

Лорду Харткорту было трудно ответить отказом на подобную откровенность, и в конце концов он, весело рассмеявшись, согласился стать тем, кого называл «третьим лишним».

Тем не менее его ужасно раздражало то, что приходится пропускать партию в поло. Однако, увидев сбегавшую по ступенькам Мабийон-Хауса Гардению, похожую на готовый раскрыться розовый бутон, он не нашел в себе сил сопротивляться не столько ее красоте, сколько неподдельной радости и счастью, охватившему девушку в предвкушении прогулки.

— У нас вчера был такой жуткий прием, — щебетала она. — Не понимаю, почему вы не пришли.

— На ужасный прием? — поинтересовался Берти. — Вы же не желаете нам зла?

— Он не был бы ужасным, если бы вы оба приехали, — ответила Гардения.

Она совсем забыла о грубости лорда Харткорта и о том, что в субботу легла спать в слезах. Она только помнила, что эти два англичанина — ее друзья и единственные люди во всем Париже, с которыми она может позволить себе свободно беседовать.

— Ну и что же сделало его таким ужасным? — спросил лорд Харткорт своим глубоким, приятным голосом.

Гардения обернулась к нему.

— Если бы только я могла ответить на этот вопрос, — проговорила она. — Я сама спрашивала себя, что же не так, и не смогла понять. Гости были такими странными, а тетя Лили отправила меня спать очень рано, почти сразу после ужина.

— Ну уж не старайтесь убедить меня, что вы не восхищены этими галантными темноглазыми французами, расточающими комплименты направо и налево, — решил поддразнить ее Берти. — Всем женщинам нравятся французы, потому что они говорят массу лестных и необычных комплиментов.

— Да разве можно им верить?! — презрительно воскликнула Гардения. — Они звучат очень неискренне.

— А мои комплименты кажутся вам искренними? — поинтересовался Берти.

— Мне кажется, любой комплимент может привести в смущение, — ответила Гардения. — К тому же все французы на приеме были немолоды, а их вид не вызывал никакого волнения души. На ужине был один отвратительный человек. Я не выношу его.

— Кто это? — спросил Берти.

— Кажется, его звали Гозлен, — ответила Гардения. — Это уродливый толстый господин, почти лысый, весь какой-то жирный, и — вы даже не поверите — барон сказал, что нам с тетей Лили надо быть любезными с ним.

— Гозлен, вы говорите? — переспросил лорд Харткорт неожиданно резко. Гардения промолчала, догадавшись, что проявила неосторожность. — Так его звали? — продолжал настаивать он.

— Да, — с некоторым колебанием ответила Гардения. — Его звали Пьер Гозлен, но мне, кажется, не следовало бы так пренебрежительно говорить о нем. Уверена, он неплохой человек.

— Вам нет надобности притворяться перед нами, — сказал Берти, с неподражаемым изяществом щелкая кнутом. — Мы с вами соотечественники и друзья — по крайней мере я надеюсь на это, — и меня очень расстроит, если же мы не будем откровенны друг с другом в этой «лягушачьей» стране. Расскажите нам о месье Пьере Гозлене. Дальше нас ваши слова не пойдут. Мы с Вейном не болтуны.