Здравствуй, дочь! - Амелия Борн Страница 34

Я гнал на предельной скорости. Нарушал, кажется, все правила, что только можно и нельзя. Словно играл тем самым с судьбой в русскую рулетку - повезет на сей раз или нет. Сколь многого можно было бы избежать, погибни я в тот вместе с Леной и Денисом! И сколь многого я бы при этом лишился… Пусть и не имел права на этот период затишья, когда демоны внутри умолкли. Пусть и не заслуживал быть счастливым даже такой недолгий период.

Горло сжал спазм. Трудно было представить, что больше не услышу голоса дочери. Страшно. Страшно остаться наедине со своим собственным адом, где не будет ничего, кроме сводящих с ума голосов, которые слышал только я. Все это пугало. Но куда страшнее было думать, что дочь и любимая женщина увидят меня таким. Я знал, что бывает, когда наступала эта черная полоса. Я не хотел их пугать. Я не хотел, чтобы они боялись меня. Чтобы мучились от невозможности помочь.

Спросит ли обо мне Лера, когда увидит, что меня нет? И что ответит ей на это Аня? Скажет ли, что я снова их бросил? Или попытается солгать, сказав, что уехал по делам? Конечно же, она сделает второе. Даже если сейчас ненавидит меня и не понимает, почему я поступил так.

В голове пронеслись воспоминания о первых встречах с дочерью. О том, как не знал, не умел найти к ней подход. Как не представлял, как оправдаться за годы, когда меня не было. И вот теперь - снова… Вероятно, Лера подумает, что я ее не люблю. От этой мысли с отчаянием крепче вцепился в руль, чтобы удержаться от желания повернуть обратно. Больше всего на свете я не хотел, чтобы Лера думала подобное - что я так и не полюбил ее. Потому что именно из любви к ней убегал сейчас, чтобы, как смертельно больной пес сдохнуть подальше от дома и людей, которые были дороги. Но ребенку невозможно этого объяснить. У детей все гораздо проще, чем у взрослых. Гораздо честнее.

Добравшись до старого деревенского дома, который выкупил в свое время по первому попавшемуся объявлению, я попытался свободно вдохнуть. Когда-то тишина и свежий, с оттенками деревенской жизни, воздух меня успокаивали. Но не теперь.

Я устало опустился на старое крыльцо, жалобно скрипнувшее под весом моего тела. Вспомнилось, как впервые встретился здесь с Эммой Крамольской. Погрузившись в ее проблемы, я понял вдруг, что сам от этого будто бы ожил. Воображал, что могу что-то искупить, начав помогать другим. Наверно, Эм была права - я никогда при этом не позволял помочь себе самому. Но никто и не смог бы этого сделать. Мы все безнадежно одиноки в своих кошмарах.

Я прислушался к себе. Демоны молчали. И от этой пустоты было еще более жутко и невыносимо.

Я по привычке достал телефон, но тут же вспомнил, что отключил его. Наверняка там скопились уже сотни неполученных звонков. Сотни вопросов, на которые у меня не было ответов.

Похоже, не оставалось ничего иного, как закинуться снотворным и надеяться, что погружусь в сон, лишенный всяких сновидений.

Раньше меня спасала физическая работа. Я мог, как одержимый, колоть дрова или копать огород в те минуты, когда не знал куда деваться от свербящих разум воспоминаний. И от того, что все они ходили по кругу, не переступая черты, за которой крылся ответ на самый страшный вопрос.

Но сейчас я не чувствовал в себе сил ни на что. Поэтому, затопив старую печь, принял таблетки и устало смежил веки, ища спасения в сонном забытье.

В ту ночь я действительно не видел снов. Разум был погружен в такой же белесый туман, что до сих пор скрывал от меня воспоминания о самом роковом моменте той аварии. Но то, что я увидел поутру, выйдя на крыльцо, было в сотни раз страшнее любых ночных кошмаров.

На заборе, прямо напротив двери, на одной из досок висел детский ботиночек. Его я помнил до малейших черт - сам помогал сыну завязывать на нем шнурки в тот проклятый день...

Рвущийся наружу стон отчаяния застрял в глотке. Судорожно хватая ртом воздух, я не мог отвести взгляда от желтого детского ботинка, измазанного кровью. Чем-то красным на досках забора было нанесено и одно короткое слово - «убийца».

Не помня себя, я метнулся к забору и сорвал с него ботинок. Внимательно вгляделся, с ужасом осознав, что сомнений быть не может - это тот самый. С черным неотмывающимся пятном на носке.

- Папа, фу, грязно, - сказал мне тогда Дэн, указывая пальцем на противное пятно.

Я попытался оттереть его, но ничего не получилось. Пришлось сказать сыну:

- Потерпи немного. Заедем в магазин и купим тебе новую обувь.

До магазина мы тогда, конечно, не доехали. И у Дэна никогда больше не будет новых ботинок…

Прикрыв глаза, я инстинктивно сжал в кулаке маленький ботиночек. Старая боль полоснула нутро. Неужели я мог убить собственного сына?..

Не было сомнений лишь в одном - кто-то пытался окончательно свести меня с ума. Сначала ночной звонок, теперь - ботинок. Я вспомнил, что личные вещи Лены и Дэна забирала теща. Меня она и близко не подпустила ни к чему, что касалось похорон. Даже на кладбище. Я подошел к могилам позже, тайком, когда все уже разъехались. Изгой, лишенный прощения...

Я знал, что эта женщина ненавидит меня. Было совершенно очевидно, что все эти происшествия - дело именно ее рук. Но она зря старалась. В том адском котле, в котором я варился, мало что менялось от горки острых приправ, которых она пыталась туда насыпать.

- Ромка! Ты вернулся, что ль?

Я резко обернулся, обнаружив справа от себя пожилую соседку, Варвару Константиновну, с любопытством смотревшую на меня поверх невысокого забора. Я молниеносно спрятал за спину руку с ботинком, надеясь, что она ничего не успела разглядеть. Между тем, не дождавшись ответа, соседка продолжила:

- А я-то думала, кто это ночью тут шастает, кусты ломает!

- Что? - мгновенно отреагировал я, поспешно сократив расстояние между нами. - Вы что-то видели?

- А это не ты, что ль, был? - тут же прищурилась она с подозрением.

- Нет, - ответил коротко.