Огневица - Лариса Шубникова Страница 19

Опустил подол, обнял дрожащую Нельгу, прижался лбом к ее лбу и сказал немыслимое, нежданное. Язык сам с себя стряхнул тихие слова:

— Медовая, хоть на миг полюби меня… — сказал и понял — только того и хочет.

Потянулся ладонью, забрался под косу, лицо ее к себе повернул и на себя смотреть заставил.

Она глаза на него подняла, распахнула широко, удивленно и всмотрелась внимательно. Миг ничего не говорила, а уж потом взгляд ее потемнел, ожёг ненавистью.

— Никогда.

Слово это больно ударило Некраса, словно в сердце ткнуло длинной иголкой.

— Ужель так противен тебе? — и голос дрогнул.

— Сколь раз тебе говорила — постылый ты, — она и сама шептала тихо, тревожно.

Не снёс слов ее злых, обидой залило. Оттолкнул от себя Нельгу, сделал шаг от нее, встал посреди гридницы.

— Полюбишь.

— Чего?! — удивилась сильно, забыла, что рубаха чуть не до пояса распахнута, рукой не дернула, чтобы свести края и не мучить Некраса красотой белой.

— Того! Сказал меня люби, значит так и делай, — и понял, что говорит нелепое, а смолчать не смог.

— Да ты совсем дурной… — опомнилась, рубаху на груди запахнула, но смотрела в Некрасовы глаза ошарашено. — Кто же любит по наказу? Ты ополоумел, Квит.

— Уж постарайся! — злился, голосом давил. — Не отстану.

— Некрас, опомнись. Я Тихомира люблю и кроме него мне никто не надобен. Ты слышишь ли?

— А ты меня слышишь? Сказал — меня люби, Нельга. Я клятвы не нарушу, слово Квита верное, но о тебе я не клялся, зарока не давал. Полюби, — упрямым взглядом жёг растерянную Нельгу, да и сам себе изумлялся.

Она молчала, только дышала тяжело — грудь высоко вздымалась. Слёз не лила, и Некрас вновь изумился ее характеру непростому и крепкому. Такой и у парня-то редко случается.

— Откуда ты взялся? За какие мои дела послали тебя боги светлые? Донимать меня, мучить. Что тебе до меня? Зачем сдалась? Невеста есть и не какая-то там, а сама Цветава Новик. Глаза-то раскрой, оглянись, — и увещевала, и удивлялась.

— Знать бы! — рассердился Квит. — Тебя послали мне в наказание! Что уставилась? Глаза эти твои окаянные…

— Дурной! — Нельга сжалась, но смотреть не перестала, глядела сердито, но Квит приметил в зеленых глаз страх отчаянный.

— Вот что, Нельга, я завтра уеду. Ты погоди радоваться-то, еще не все сказал. Ты мне теперь зарок должна. Тишке своему разлюбезному не давайся! Слышала? Месяц сроку тебе даю. Меня полюби!

— Некрас, выходит, я тебе кругом должна! Не ты ли меня сильничать пытался вот токмо что? Ничем я тебе не обязана! — взвизгнула Нельга, зло, но и испуганно.

— Распищалась! Так-то я не ушел еще. Допросишься! — брови сдвинул, напугал девушку. Но сам знал наверняка, что не посмеет более обижать и брать насильно.

— Не дам я тебе никаких сроков! Любить не стану! — выкрикнула и пошла к выходу.

Не пустил Некрас, не смог. Обнял тихо, согрел нежными руками.

— Станешь, Нельга. И чего препираешься со мной? — ухватил застывшую девушку за подбородок и поцеловал.

Никого так не целовал, никогда. Утешал, успокаивал, тепло дарил и защиту. Все в этом поцелуе слилось. На малый миг показалось Некрасу, что губы ее дрогнули, отвечая, но только на миг.

— Зарок. И отпущу, — оторвался от нее с трудом, задышал тяжело.

Она замерла, посмотрела так, словно душу его видела и кивнула тихо.

— Бери Огневицу свою и на ней клянись, — с теми словами вытащил из-за пояса проклятый оберег и протянул Нельге, а та коснулась его большой ладони горячими пальцами, ухватила нить перетертую и зажала в кулачишке. — Жду, Нельга.

— Что б тебе… Клянусь! Пусти нето! — толкнула Некраса в грудь, а тот отступил, противиться не стал.

— Смотри, приеду — проверю.

— Чего? Как это? — Нельга быстро захлопала ресницами, похоже, догадалась, что купец хотел сказать.

— Так это. В следующий раз не отвертишься, медовая, — сказал и ослепил яркой улыбкой, зубами белыми блеснул. — Дыши, Нельга, дыши. И меня люби.

Нельга злости не сдержала!

— Тебе откуль знать? Может я его уже, а? Люблю без вено, и он любит! — После тех слов Некрас прищурился, оглядел сердитую девушку и хохотнул.

— Мне-то не ври, Нельга.

Подхватил одежки свои, двинулся к двери, но на пороге остановился, обернулся и спросил:

— Ты почему Тихомиру не сказала, что я прилип к тебе? Почто защиты у него не искала, медовая? Ведь не пень какой, а мужик, — огрел взглядом чудным.

Ответить не смогла, так и стояла посреди гридницы, сжимала в одной руке оберег, другой прикрывала себя разорванной одежкой.

— Молчишь? Ну, молчи. Обидит кто — мне говори. Не скажешь — сам прознаю. Жди меня и люби, — толкнул дверь и вышел в весенние сумерки.

Накинул зипун, шапку на голову натянул, словно во сне. Как из забора лез не понял, брел по улице, будто в тумане плыл. Остановился, прихватил ледяного талого снега с забора и в лицо себе кинул. Потом стер большой ладонью крупку льдистую и вслух выругался.

— Девка окаянная! Лешачья дочь! Все нутро перевернула! И я дурень, вот как есть дурень! — обругал себя и двинулся к своему домку.

Дорогой все рычал, все ругал себя: то останавливался, то снова шел. Добрался до подворья, уже у ворот сдвинул шапку свою богатую на макушку и засмеялся. Громко так, на всю улицу. Продышался и пошел к крыльцу, где уже отец стоял и Местята опричь него топотался.

Не заметил Некрас двух старух, что с интересом наблюдали за его чудачествами.

— Глянь, у Цветавы-то жених тронулся, умишком ослаб. То волом бредёт, то жеребцом ржёт.

— А кто их родовитых разберет? Можа игрища у них такие. Иди уж, глазастая. Вона, дед твой снова за бражкой попёр. И куда в него лезет?