Круговой перекресток - Елена Гайворонская Страница 12

После смерти Лидии прошло несколько лет.

В пасмурный ноябрьский день Татьяна ожидала трамвая. Трамвай не торопился, зато из накатившей тучи полил противный осенний дождь. Таня, как назло, позабыла взять зонт и уже приготовилась укрыться под козырьком магазина, как вдруг рослый мужчина богатырского телосложения в мгновение ока распахнул над ее головой черный нейлоновый купол. Дождь усиливался, обладатель зонта предложил проводить Татьяну до дома, а заодно помочь донести сумки. Татьяна отнекивалась, незнакомец настаивал, трамвай не торопился: дождем залило пути. Наконец Таня сдалась.

– Предупреждаю, денег там нет, только продукты и ученические тетрадки, – сурово сдвинула она брови.

Незнакомец громко расхохотался:

– И какие же тетрадки?

– По математике. Восьмой и девятый класс, – смущенно пробормотала Таня.

– Так вы учительница? А я инженер. Не так романтично, как вор – джентльмен удачи, но вроде тоже неплохо.

– Извините, – смутилась Татьяна. – Я не хотела вас обидеть.

– Я понимаю. Не каждый день встречаешь честного, бескорыстного, симпатичного, скромного и неженатого человека. Но сегодня вам повезло. Кстати, меня зовут Павел.

Папа часто рассказывал, что сразу обратил внимание на маму – настоящую русскую красавицу – статную, фигуристую, с высокой грудью, крепкими бедрами, толстой русой косой до попы, не то что эти тощие раскрашенные девицы с мочалками на головах. Но если бы не спасительный дождь, наверное, не решился бы подойти – Татьяна казалась сосредоточенной и неприступной. Москвичка… А он простой провинциал, коих не жалуют столичные невесты.

Папина история была обыкновенной для послевоенных лет. Родился в украинской деревне. Сестра не пережила голодного тридцать третьего года. Отец погиб на фронте, мать несчастье настигло уже после войны – насмерть забодал вырвавшийся из загона бык. Мальчика взяла в свою большую семью тетка по материнской линии. Тетка Ганя искренне жалела сироту, но помимо Павлика у нее было пять собственных ртов и муж-калека, вернувшийся с войны без руки, пристрастившийся к горькой. Потому, когда пожилая учительница сельской школы заметила у пацана способность к математике и посоветовала отправить мальчика в город, получать настоящее образование, тетя Ганя, не долго раздумывая, снарядила мальца в интернат. После школы была армия, потом инженерный техникум, распределение, комната в малосемейке, работа. Все как у всех, за небольшим исключением: Павел полюбил командировки. То, чего всеми силами старались избежать степенные семейные работники, доставляло Павлу удовольствие. Его не смущали спартанские условия обшарпанных провинциальных гостиниц, стылые комнаты заводских общежитий, пропахшие немытыми ногами и вагонной пылью плацкарты, тряские кабины грузовиков. Он был молод, здоров, вынослив, использовал любую возможность по видать если не мир, то хотя бы доступную его часть. Павел всегда был наготове, дорожная сумка с джентльменским набором командированного – зубная щетка, бритва, кипятильник, полотенце – ожидала под кроватью. География путешествий была обширна: от знойного июльского пятидесятиградусного Ташкента до зимнего промозглого Салехарда, где на усах намерзали сосульки, а спасали валенки, тулуп и добрый самогон. И вот попутным ветром занесло в Москву. Вообще-то в столицу должен был отправиться начальник – пообщаться в головном институте, попариться в Сандунах, прошвырнуться с длинным списком заказов по магазинам. Но накануне поездки шефа скрутил приступ аппендицита, первый зам находился в отпуске в Крыму, а со вторым замом начальник был в контрах, подозревал, что тот желает его подсидеть… В Первопрестольную командировали Павла.

У папы оказалась забавная и непривычная для русского уха фамилия – Закривидорога. Становиться из Соколовой Закривидорогой мама отказалась наотрез: ученики засмеют.

Папа поворчал, мол, непорядок, когда у мужа и жены разные фамилии, и после мучительных раздумий решил заделаться Соколовым.

Георгия это решение неслыханно обрадовало.

– Жив, не прервался род Соколовых…

Папа обожал сюрпризы. Бывало, приходил домой с картонной коробкой или кульком и просил угадать, что внутри. После тщетных попыток довольно улыбался и со словами «Ну, как?» ставил на стол пузатую вазу, напоминавшую детский ночной горшок с намалеванным сбоку цветком, или вручал жене флакончик духов, стойкий аромат которых обладал незаменимым достоинством отпугивать летающих насекомых. Мама мастерски изображала восторг, заверяла папу, что тот имеет тонкий художественный вкус.

Бабушки Евдокии папа побаивался. Она часто ворчала на него по поводу и без: почему мало денег принес в зарплату? Почему хлеб купил черствый? Почему пахнет пивом? Папа оправдывался, как школьник, что часть денег удержали за путевку, что хлеба другого не завезли и за этим в очереди стоял, что пиво выпил с другом, которого случайно встретил на трамвайной остановке, да и всего-то одну бутылку… Бабушка недовольно поджимала губы, после чего зарплата перекочевывала в ее руки, а оттуда в так называемый семейный бюджет. Бабушка давно стала единовластным распорядителем финансов. Напрасно папа робко пытался доказывать, что они взрослые люди, должны сами планировать траты, и просил побеседовать с тещей. Мама пыталась, но любой бунт против заведенного уклада терпел поражение. Бабушка резко отвечала, что не желает слушать, что дай им волю – они все деньги растрынькают на разную ерунду или пропьют. Что, когда ее не станет, пусть делают что хотят, хоть без штанов ходят, а пока хозяйка в доме она и будет как она скажет. Иногда папа подхалтуривал и утаивал заначки. На них мы ходили в кафе-мороженое, в кино, покупали маме французские духи и кружевное белье, папе – перчатки из телячьей кожи, а мне – тонкие капроновые колготки с рисунком вместо страшненьких хлопковых. То есть тратили на ненавистную бабушке ерунду. Но парадокс: именно эти необязательные мелочи покупать было куда приятнее, чем предметы необходимые. Именно они поднимали настроение и делали светлее самый пасмурный день.