Вологодская полонянка - Полина Федорова Страница 12

Дабы ублажить пришедших с ним сибирских беков и мурз, повелел он казанским володетелям-арбабам поделиться и отдать пришлым по четверти своих владений. У мурзы Алиша из рода Нарыков хан отобрал его родовые земли под Сэмбэром, карачи Урак едва отстоял свой аул на Итили за Биш-Балтой, а сардара Хамида он лишил титула эмира только за то, что тот оговорился, назвав его, чингизида, могущественнейшим, что принято было более в обращениях к мурзам — младшим сыновьям беков, но не к великим ханам.

Окончательно оттолкнул от себя Мамук родовитых, когда бек Кул-Мамет, приехав в свой аул на Кабан-озере передохнуть малость от трудов праведных, обнаружил в своем доме какого-то безродного мурзу в драном чекмене, размахивающего перед носом влиятельнейшего бека ханским ярлыком на владение аулом. Кул-Мамет выхватил саблю и в куски изрубил наглого мурзу, после чего отъехал в Казань и, растолкав джур Мамука, ворвался в покои хана, изорвав на его глазах сей ярлык. Кто знает, как далеко зашло бы дело, не схвати ханские джуры Кул-Мамета. Говаривали после, что будто бы взбешенный бек даже обнажил саблю свою супротив хана, что во все времена единственно смертию каралось, ибо всякая власть — от Всевышнего. Все же нашелся кто-то, шепнул хану повременить с казнью строптивого бека, ибо за таковой немедля взбунтовалась бы вся Казань с посадами, слободами и ближними аулами — шибко почитаем был бек Кул-Мамет и среди хакимов, и среди городской черни. Посему свели бека в зиндан без единого оконца и посадили на цепь, аки пса, да закрыли за ним тяжелые кованые двери.

Однако без следа только духи да алпы ступать могут. А от человека, зверя или птицы, а паче деяния зловредного завсегда последие остается.

Вскорости замятежили ары — лесные люди, коих за то, что поклонялись они своим сорока богам, обложили поборами непомерными, много больше, что платили в казну ханскую правоверные. И побили те ары ханских баскаков — сборщиков дани, а их предводителя, что повелел вырубить да пожечь священные рощи, утопили в проруби на реке Казанке. Увещевания да угрозы не помогли. Бунт разрастался.

Тогда хан Мамук, не дожидаясь лета, сам повел своих джуров на Арскую крепость, но взять ее не сумел, а по возвращении в Казань уперся в запертые ворота. Глянул хан на стены градские, а на них кипящая смола в огромных чанах пышет, готовая пролиться на головы вздумавших сии стены приступом брать, да воины с луками. И тетивы на них уже натянуты; отпусти пальцы, и полетят в тебя смертоносные стрелы. Вот оно, последие. Делать нечего, повернул Мамук в ногайские степи, однако до них не дошел: хватил его от злобы и расстройства душевного сердечный удар, и вернулся он в одночасье к Творцу, в жизни сей несолоно хлебавши.

Первым сведал о сих событиях Мохаммед-Эмин, — были у него в Казани свои приспешники да лазутчики. Быстренько перебрался в Нижний Новгород, сел там, ожидаючи, что вот-вот прибудут посланники из Казани звать его на ханский престол.

И посланники прибыли. Однако возглавлявший их бек Кул-Мамет, освобожденный из зиндана, бить челом Мохаммеду-Эмину и звать его принять ханство не стал, а попросил сообщить, что в Казани хотят видеть ханом его младшего брата Абдул-Летифа. Мохаммед-Эмин, скрипнув зубами, уехал в свою Каширу, а Абдул-Летиф, отпущенный из Крыма Нур-Салтан, был поднят в казанские ханы.

Правление его было недолгим и мало чем отличалось от правления Мамука. Тот же Кул-Мамет, составив новый заговор, снесся с Москвой и отписал великому князю, что-де от хана Абдул-Летифа никоего покоя людям и всей земле казанской нет, а что касаемо соблюдения условий мирных меж Казанью и Москвою, то сам хан-де учил их эти условия не блюсти и лгать. Послабления-де русским купцам он отменил и каждодневно всяческие притеснения людям русским чинит и хает всяческим образом их веру и привычки. Еще писал бек-карачи, что никакой управы от лихоимства его нет, а что до дел державных, так тут у хана голова не болит, ибо более охоч Абдул-Летиф до веселий всяческих да пиршеств, нежели блюдения порядка да благочиния, и по вся дни-де в гареме своем проводит да еще разных блудниц и лярв со стороны весьма охотно привечает.

Иван Васильевич тотчас послал гонца в Каширу к Мохаммеду-Эмину с вестью, что время занять престол казанский пришло. Зимою от Рождества Христова в 1502 году Мохаммед-Эмин приехал в Москву, дабы стать во главе войска и двинуться на Казань. Прихворнувший было Иван Васильевич встретил Мохаммеда-Эмина ласково, и на вопрос его о здравии ответил коротко:

— Старость.

Затем покашлял, выпил травяного настоя с мятою и добавил:

— Ты, брат, не тяни с походом. Неровен час, князи казанские передумают да пошлют в Астрахань за каким-нибудь царевичем. Или в Крым. Собирай рати. А в подмогу я тебе двух воевод дам, Фетку Ряполовского да Севку Звенигородского. Робяты молодые, да уже битые, а старые пердуны мои тебе без надобности, обузою токмо будут.

— Благодарствуй, государь, — наклонил голову Мохаммед-Эмин. Затем глянул скоро, оценивающе: в каком расположении сегодня великий князь московский, И уже опосля спросил:

— А слово свое, государь, когда сполнишь?

— Какое слою? — остро посмотрел из-под стариковских лохматых бровей Василий Иванович.

— Такое, какое ты семь лет назад мне сказывал, — в упор глядя на великого князя, сказал Мохаммед-Эмин. — Али запямятовал?

— Ты опять об этой полонянке все думы думаешь? — нахмурился Василий Иванович. — Чай, она померла уж…

— Не померла, государь, — нетерпеливо перебил Ивана Васильевича Мохаммед-Эмин. — Я токмо днесь о ней справлялся. Жива-здорова.

— Справлялся он… Думаешь, не ведаю о твоих наездах на Вологду? От ока моего в земле русской мало что утаится, — упрекнул он царевича.

— На поездки мои туда вы прямого запрета не накладывали, — отверг обвинения Мохаммед-Эмин.

— Не накладывал… Охо-хо-о, — медленно произнес Иван Васильевич, прикрывая слезившиеся от простуды глаза. — Грехи наши тяжкие…

— Так как, государь? — не унимался Мохаммед-Эмин.

— Вот, хвораю, — заворчал великий князь, искоса поглядывая на названого сына. — Видать, конец мой близко…

— Ты, Иван Васильевич, не увиливай, — безуспешно пытаясь поймать его взгляд, продолжал настаивать на своем Мохаммед-Эмин. — Сказывай прямо: отдаешь мне Таиру, как обещал?

— А я рази обещал? Я говорил: посмотрим…

— Но ведь…

— Да забирай, забирай свою красавицу, — уже весело глянул на Мохаммеда-Эмина Василий Иванович. — Токмо уважь старика: не езди, ради Бога, сам, невместно сие. Пошли к ней кого гонцом, ну вот хотя бы Степку Ржевского. Этот до Вологды по зимнику в три дни домчит. А тебе, брат, надобно к походу готовиться… Охо-хо-о, — снова протянул великий князь. — Господня воля — наша доля…

Василий Иванович тепло посмотрел на Мохаммеда-Эмина, сияющего и готового вот-вот кинуться к нему с объятиями.

— Не-е, обниматься не будем, — упредил великий князь намерения названого сына. — А то подхватишь с меня мою простуду, сопли потекут. А какой из сопливого воин? — Он засмеялся, потрепав Мохаммеда-Эмина по плечу. — Да и жених из таковского тоже негодящий.