Любовь - кибитка кочевая [= Шальная песня ветра ] - Анастасия Дробина Страница 10

Илья никогда не скрывал того, что он конокрад. Его таборное занятие даже прибавляло ему уважения среди хоровых цыган, среди которых было много страстных лошадников. Настя сама не раз в шутку спрашивала у него: «Неужели ты коней воровал?» – «Было дело…» – так же смеясь, отвечал он. Но одно дело – шутить и смеяться там, в Москве, и совсем другое – здесь, когда ты уже жена таборного цыгана, и у него горят глаза, и ничего, кроме пары барских вороных, он уже не видит и знать не хочет… Так вот почему Варька так сокрушалась, что они разбили шатер у конского водопоя… Она не хотела, чтобы брат даже видел чужих лошадей.

– Настя, выйди к нам! – От голоса мужа, донесшегося снаружи, она вздрогнула. – Иди, спой для барина!

Настя закрыла лицо руками, с отчаянием чувствуя, что не только петь, но даже просто смотреть на Илью она сейчас не сможет. Но муж позвал снова, и Настя различила в его голосе жесткую нотку и поняла: надо идти.

– Здесь я, Илья. – Она откинула полог, улыбнулась широко, как в ресторане, перед выступлением. – Что же петь? Как ваша милость прикажет?

Засиделись до полуночи. Месяц уже закатился за деревню, и пустое поле сплошь затянуло седым туманом, когда гость собрался уезжать. Угли догорели и подернулись пеплом, от реки потянуло холодом. Настя, уставшая после целого дня дороги, не успевшая даже поесть, едва держалась на ногах и уже из последних сил желала сидящему верхом Полозову:

– Будьте здоровы-счастливы, Алексей Николаевич! Рады были вам петь!

– И тебе счастья, красавица! Скажи своему мужу: тебе в кибитке не место, пусть в город, в хор везет тебя! – Полозов улыбнулся Насте, чуть склонившись с седла, тут же выпрямился, гикнул – и вороной легко тронул с места. Кобыла помчалась за ним. Вскоре силуэты всадника и лошадей слились с черной полосой дороги.

Илья сидел возле углей, поджав под себя ноги, и жадно уплетал картошку из остывшего котелка.

– Принесла же нелегкая гаджо… [14]– пожаловался он с набитым ртом. – Ни пожрать, ни поспать по-людски. Настька, сядь поешь, пока я все не подобрал… Да что с тобой?

– Ничего. Устала.

– У, глупая, ну так спать ложись! Варька, ты где там?

– Здесь, – послышался глухой голос. Варька, не поднимая глаз, тащила из шатра свое потертое одеяло и подушку. Настя заметила, как брат и сестра обменялись взглядами, после чего Илья резко отвернулся, бросил ложку в траву и ушел в шатер. Варька в сердцах сплюнула, легла на рогожу и с головой накрылась своей шалью. Настя осталась одна. Рядом тоненько звенели комары, на лугу сонно гукала какая-то птица. Настя нашла в темноте ложку, брошенную Ильей, собрала посуду, сложила ее в таз, отнесла к реке, кое-как помыла, борясь со сном. И, оставив таз у кибитки, полезла в шатер.

– Настя, ты? – раздалось из темноты. – Иди ко мне. Скорей, девочка…

Уже в полусне она нырнула под руку мужа, прижалась, вдыхая знакомый запах крепкого лошадиного пота, колесной мази, дегтя и полыни, обняла Илью, – но он уже спал. «Может, обойдется еще… Наутро забудет…» – успела подумать Настя. И тут же заснула тоже.

Настя проснулась оттого, что кто-то тряс ее за плечо:

– Вставай! Вставай! Уезжаем!

Она вскочила, выползла из шатра. Снаружи было еще темно, поле тонуло в тумане, реку с ракитником тоже словно затянуло молоком, утренние звезды неохотно таяли над дальним лесом. Со стороны деревни сонно проорал петух, ему отозвался другой. Над крышами едва-едва розовело. Полотнище шатра, примятая трава, откинутое в сторону Варькино одеяло были покрыты мелким бисером росы. Сырой холодок заполз под кофту, Настя поежилась. Поискала глазами мужа.

Тот запрягал гнедых: быстро, без обычных ласковых слов и поглаживаний. Варька собирала в узел посуду, скатывала рогожу. Заметив Настю, сквозь зубы буркнула:

– Помогай.

Вдвоем они сняли шатер, убрали в кибитку жерди, свернули полотнище. Увязывая перину и подушки, Настя еле-еле подавила желание ткнуться лицом в пухлый узел да и остаться так. Минувший вечер разом встал в памяти, и теперь уже было понятно: Илья не забыл о вороных.

Когда она справилась с собой и, глотая слезы, поволокла подушки к бричке, Илья уже стоял рядом с сестрой и вполголоса говорил:

– Гнедых не жалей, гони. Доедете до Баскаковки, там только придержишь. И целый день чтобы!

– Угу.

– Тяжело будет, но потерпи. Не вздумай напоить посреди пути!

– Знаю.

– Лучше всего вам до Серденева доехать. Там переждете, дашь коням отдохнуть, а ночь опять проедете. Все поняла?

– Все.

– Ежели чего – знаешь, как быть.

– Да.

Варька отвечала, не поднимая глаз, Илья тоже смотрел в сторону. Небрежно хлопнув по шее одну из лошадей, он обернулся, посмотрел на Настю.

– Садись в бричку, девочка, застудишься.

– Илья… – задохнувшись, начала она. – Что ж ты делаешь?..

Настя не договорила: Илья подошел к ней вплотную, сжал запястья. Сжал несильно, не желая причинить боли, но Настя невольно охнула: тяжелый, незнакомый взгляд мужа испугал ее.

– Молчи, девочка, – глядя в упор, спокойно сказал Илья. – Не серди бога. Лучше за мою удачу молись.

– Но…

– Езжайте.

Илья даже не повысил голоса, но Настя не пыталась больше возражать. Он отпустил ее руки и, не прощаясь, шагнул в туман, разом скрывшись в нем с головой.

– Дэвлэса! – крикнула ему вслед Варька. Подождала, пока Настя заберется в бричку, вскочила на передок и, закрутив кнутом над головой, с ненавистью закричала:

– Да пошли вы, проклятые, шкуру сдеру!!!

Гнедые сорвались с места, и бричка полетела.

Варька гнала лошадей до полудня. Мимо Баскаковки, нищей деревеньки из двух десятков покосившихся хат, пронеслись как на крыльях, доскакали до большого села на обрыве реки, вымчались на большак – и только там Варька немного отпустила вожжи. Повернулась и зло сказала:

– Ну, что ты воешь? Сколь можно-то? Всю бричку залила!

Настя приподняла с подушки мокрое от слез, вспухшее лицо с налипшими на него волосами. Хотела что-то сказать, но сквозь стиснутые зубы опять прорвалось рыдание, и она снова тяжело упала вниз лицом. Варька с досадой отвернулась, еще ослабила вожжи, и кони пошли шагом. Глядя на их спины, Варька медленно проговорила:

– Знаешь, что я тебе скажу? Илья мне брат, как он сказал, так и будет… Но ведь и я свое разумение имею! Сейчас я коней заверну, и поедем обратно на Москву. Через три дня прибудем, довезу тебя до заставы, и вернешься назад в хор. Не робей, Яков Васильич покричит да и примет… Таких солисток все равно больше нигде не возьмет. Не потянешь ты нашу жизнь. А с Ильей я сама объяснюсь. До смерти небось не убьет, других-то сестер у него нету…