Тень Казановы - Наталия Яровая

Люба-Любонька, Любонька-голубонька…

Любовь моя к старым песням и фильмам патологическая какая-то. Сентиментальный я… Ну так вот — Любонька…

Одна из улочек Манхэттена. Не помню какая. Рядом с Джон-стрит. Точнее, на пересечении. Возле живых тогда еще Твинсов. И год не помню. Девяносто мохнатый какой-то. Не важно. Важно, что наши — в Америке!

На мне длинное пальто благородного кофе с молоком оттенка, кашемир! Парень я модняцкий! И боты, коричневые. Не кожа — хром. Высокие, на шнурках, носы тупые. Прикол не в этом! В подошве — гвоздики. Из дерева! Выпиленные! Чтобы, если когда дождь и лужи, ноги не промокали — дерево от влаги разбухает. По колено воды, а внутри — сухо! Додуматься надо!

Снег повалил. Теплая нью-йоркская зима — и снег. Хлопьями! Америкосы — в панику. А красота вокруг! Обмотался шарфом, снежинки путаются в волосах. Стою, забалдел!

А на тротуаре — стеклянный циферблат. Прямо в брусчатку вделан. Часы, натурально, время показывают. Под ногами. Еще и светятся! И я стою на них, снег с циферблата ботами разгребаю — время смотрю. Сколько было, не помню, но вечерело, это точно. А снег идет и идет. Тает потихоньку. У меня лапы сухие — гвоздики, видать, набухли.

Зашел в бутик какой-то стеклянный, косметикой торгуют. Девчонкам зубы поскалил. Взаимности не добился — не до меня, на улицу смотрят. Снег! На лету замерзнуть боятся. Ну, не очень-то и хотелось. Купил зонтик тросточкой, в шоколадно-кофейную клетку, под пальто с ботами, и пошел себе.

Свернул налево — салат-бар. Есть в Америке прикол такой. Вроде быстрого питания, но цивильнее. Заходишь — шведский стол. В лотках все, что хочешь: салаты, закуски, морепродукты, мясо, рыба, десерты. Ну — все. Что надо — греется, что надо — охлаждается. Задача твоя — взять пластиковую коробку, ложку — и греби все, на что глаз рухнул. Потом все это дело улыбчивая афроамериканская девушка завешивает — и забираешь. Цена одна, что-то около трех баксов за унцию. И не важно, чего набрал, — общак. А потом, хочешь — уноси, а хочешь — тут же за столиком садись и трескай. Не самый дешевый общепит, конечно, но культурно, вкусненько и подешевле, чем в ресторанчике. Для нас, деловых людей Манхэттена. В общем, пристрастился я к этому делу. Зашел и на этот раз. Безлюдно. Все по домам заспешили. А то ненароком снегом занесет. Американцы — народ хороший, но пуганый какой-то. Кто пугал? — загадка.

В общем, меньше народу — прибавляется кислороду. Коробочку зацепил, не спеша вдоль лоточков прошелся, натаскал со вкусом. Афроамериканочке на всякий случай улыбнулся, не сработало — снег, стихия! Ну, бог с тобой. Зацепил баночку «Будвайзера», их любимого, заплатил, глазами по столикам пошарил. Свободно везде. За одним только девчушка сидит. Вдумчивая. Сок тянет через трубочку и пожевывает чего-то. А ничего так — темненькая, реснички мохнатые. Не забоялся — подошел.

— Позволите? — по-английски, конечно. Умею, не буду греха таить. И прононс что надо.

Всполошилась, улыбнулась. Америка — кладезь приветливости.

— Конечно. — Оф кос то есть.

Сел. Оскалился во все тридцать девять зубов, шарф размотал, коробку с едой на столик пристроил, пивусик с шипением взломал, чинно в пластиковый стаканчик налил.

Девушке предлагать не стал — не Россия.

— Хау а ю?

— Сеньк ю, велл. Обменялись белозубыми улыбками, но грустит девчонка — без лупы видно. Смотрит на меня, голову набочок склонила, правлюсь, наверное, но явно не до меня. Я сказал:

— Снег!

Без меня не заметила бы, конечно.

— Давно такого не было, — согласилась.

Явно не американка. Акцент славянский или немецкий, но говорит хорошо. Смуглая. Или загорела? Глазки зеленые, прозрачные, в темных лохматых ресницах. Тоненькая, руки красивые, ноги, наверное, тоже — не видно из-под стола.

— Учишься здесь?

Вздохнула — работаю.

— Кем?

— Бебиситтером.

Знаю, это которые за детьми и престарелыми ухаживают. Запахло родиной.

— А зовут как? — спросил с подозрением.

— Люба, — без прононса, на чистейшем русском!

— А я — Сергей! — тоже без прононса.

— Русский?

— Ну!!! Как догадалась?

— А я думала — французишка.

Меня почему-то многие так с первого взгляда оценивали.

— Русский, русский! Чистейшей породы. А за француза принимают потому, что красивый.

Засмеялась. Искренне. И я обрадовался. Чему — не знаю.

— Пиво будешь?

Отказалась. Ну и ладно. Сам допил.

— Люба-Любонька, чего домой не спешишь?

Опять загрустила:

— Успею… Уик-энд хозяйка дала, с приятельницей договорились по барчикам развлечься, но она забоялась — снег. Сейчас снова в дом поеду. Неохота.

Ну да, уик-энд. Пятница. Святое дело. Сенкс, Гот, итс фрайди! ^[1] Кому сенкс, а кому — и на фиг надо, если со снегом!

Дальше жую:

— Давно тут?

Призадумалась, подсчитала:

— Полтора года, а ты?

— Три недели.

— Командировка?

— Не-е, повышение уровня знаний. В Нью-Йоркском универе. Президентская программа.

— А-а-а, — уважительно. — Долго еще повышать?

— Пару недель.

— Потом уедешь или окопаешься?

— Уеду, конечно, чего здесь делать. — Родина-мать зовет! — А ты?

— А я останусь.

— Нравится?

— Так себе, но родина не ждет, — скривилась как-то тоскливо.

— Чего так?

— Не знаю, — отвернулась к окну.

Промолчал корректно.

— Мама-папа есть?

— Есть. И брат есть. Но у каждого — своя жизнь. А у меня — своя, — вроде с вызовом сказала.

Мне-то что?

— А ты? Дети, жена?

— Сын, Гришка. Шесть лет. А жены нет, разошлись, дело прошлое…

— Давно?

— Год уже.

— С чего?

— Да гулящий я, кому надо?

— Бросила?

— Нет, полюбовно разошлись, ей новая семья подвернулась.

— А сын?

— А сын между нами завис. Отстань, а?

Дожевал. Пауза.

— Пойдем провожу.