P.S. Я все еще люблю тебя - Дженни Хан

Китти все утро капризничает, а папа и Марго, похоже, мучаются постновогодним похмельем. Ну а я что? У меня перед глазами летают сердечки, а письмо в кармане пальто грозится прожечь дыру.

Пока мы обуваемся, Китти все еще пытается увильнуть от необходимости надевать ханбок ^[1] к тете Кэрри и дяде Виктору.

– Посмотрите на рукава! Они мне едва до локтей достают!

– Так и должно быть, – отвечает папа неубедительно.

Китти показывает на нас с Марго.

– Тогда почему у них длина нормальная? – спрашивает она.

Ханбоки нам привезла бабушка из ее последней поездки в Корею. Марго достались желтая блузка и салатовая юбка. Моя блузка была розово-бежевой, с ярко-розовым бантом. Объемная, похожая на колокол юбка струилась до пола, тогда как юбка Китти едва прикрывала ей лодыжки.

– Мы не виноваты, что ты растешь, как сорняк! – говорю я, сражаясь с бантом.

Правильно повязать бант сложнее всего. Чтобы разобраться, что к чему, мне пришлось несколько раз пересмотреть видео в Интернете, но он все равно получился кривым и жалким.

– И юбка у меня короткая! – ворчит сестренка, приподнимая подол.

На самом деле Китти терпеть не может надевать ханбок только потому, что ходить в нем нужно очень аккуратно, одной рукой придерживая юбку, чтобы вся конструкция не развалилась.

– Ваши кузины тоже будут в ханбоках, и это очень порадует бабушку, – говорит папа, потирая виски. – Разговор окончен.

В машине Китти без перерыва бормочет: «Ненавижу Новый год», и у всех, кроме меня, портится настроение. Марго и так уже была не в лучшем расположении духа, потому что ей пришлось встать на рассвете, чтобы вовремя вернуться домой от друзей. Похмелье, вероятно, тоже сделало свое дело. А вот мое настроение ничто не может испортить: меня даже нет с ними в машине. Я нахожусь в другом мире, думая о своем письме Питеру. Достаточно ли оно искреннее? Как и когда я его передам? Что он ответит? Что это будет значить? Бросить его в почтовый ящик или подсунуть в шкафчик? Когда мы снова увидимся, улыбнется ли он, пытаясь обратить все в шутку и смягчить напряжение? Или сделает вид, что ничего не получал, чтобы не говорить об этом? Такой вариант был бы самым ужасным. Но я напоминаю себе, что, несмотря на все, Питер добрый и милый, и он не поступит так жестоко ни за что на свете. В этом я точно уверена.

– О чем ты задумалась? – спрашивает Китти.

Я ее едва слышу.

– Эй!

Я закрываю глаза и притворяюсь спящей. Все, что я вижу, – это лицо Питера. Я точно не знаю, чего от него хочу и к чему готова. Будет ли это «ты-мой-парень-я-твоя-девушка-все-очень-серьезно» любовь? Или просто случайные поцелуи, как раньше? Или что-то среднее? В одном я уверена наверняка: я не могу выбросить из головы его лицо. Как он улыбается, называя меня по имени, и как рядом с ним я порой забываю дышать.

Разумеется, приехав к тете Кэрри и дяде Питеру, мы обнаруживаем, что никто, кроме нас, не надел ханбоки. Китти так старается не накричать на папу, что вся багровеет, а мы с Марго испепеляем его взглядом. Знал бы он, какое это мучение, целый день ходить в этой тряпке! Но потом бабушка награждает меня одобрительной улыбкой, и я успокаиваюсь.

Пока мы разуваемся и снимаем пальто в прихожей, я шепчу Китти:

– Может, нам дадут больше денег за то, что мы так оделись?

– Девочки, вы прелестно выглядите! – восклицает тетя Кэрри, обнимая нас. – А вот Хэйвен отказалась надевать ханбок.

Хэйвен закатывает глаза.

– Мне нравится твоя прическа! – говорит она Марго.

Хэйвен всего на пару месяцев старше меня, но считает себя гораздо более взрослой и постоянно пытается подружиться с Марго.

Мы начинаем с поклонов. В корейской культуре в первый день нового года нужно кланяться старшим, желая им удачи в будущем году, а в ответ они дают тебе деньги. Очередь идет от старшего к младшему, поэтому бабушка садится на диван первой. Сначала ей кланяются тетя Кэрри и дядя Виктор, потом папа и так далее. Китти, как самая младшая, идет последней. Когда папа садится на диван и получает свои поклоны, рядом с ним остается одинокая диванная подушка, которая лежит там каждый Новый год, с тех пор как умерла мама. У меня защемляет в груди от того, как папа сидит там один, бодро улыбается и раздает десятидолларовые купюры. Бабушка многозначительно перехватывает мой взгляд, и я знаю, что она думает о том же. Когда приходит моя очередь кланяться, я встаю на колени, складываю ладони перед лицом и клянусь, что в следующем году папа не будет сидеть на диване один.