Герой-любовник, или Один запретный вечер - Екатерина Гринева

Я посмотрела в окно. На улице шел по-весеннему шустрый, спорый дождик, который весело барабанил по большому раскидистому кусту сирени, росшему перед самым окном, и этот монотонный звук странным образом успокаивал меня, отвлекая от тревожных мыслей.

Я сильно нервничала. Сегодня из Парижа приезжала моя сестра Эва, с которой я не виделась вот уже шесть лет. Я должна была приготовить ее любимую тушеную курицу с баклажанами и помидорами, но вместо этого я стояла и смотрела в окно, мучительно пытаясь понять: как мне себя вести с ней – сделать вид, что ничего и не было, или все-таки высказать ей свое «фи», пусть и в мягкой форме.

Ее бегство шесть лет назад из родительского дома в Париж к любимому мужчине произвело в нашей семье эффект разорвавшейся бомбы.

Моя мать плакала и говорила, что она так и думала: «все закончится чем-то подобным. И уж точно ничем хорошим». Я изо всех сил пыталась ее успокоить. Отец стучал кулаком по столу и орал, что он лично пристрелит этого сукиного сына, укравшего у него дочь.

Я металась между ними, стараясь восстановить хрупкое подобие семейного мира. Правда, почти с нулевым результатом. Я накапала матери в рюмку корвалол и сказала скороговоркой.

– Вот увидишь, она скоро вернется. Через месяц. Максимум через полгода. Она же такая неприспособленная, изнеженная девочка. Разве она сможет жить самостоятельно и вести дом?

Эва не вернулась. Ни через месяц. Ни через полгода.

С тех пор все в нашей семье пошло наперекосяк. Вскоре у отца обнаружили рак поджелудочной в запущенной форме и он сгорел как свечка через два месяца. Мать, оставшись и без отца, и без своей любимицы, стала ворчливой и раздражительной, вспыхивала из-за любого пустяка. Потом раздражительность сменилась полной апатией и бесконечными слезами. Когда у нее случился инфаркт, повлекший за собой смерть, я подумала, что она ушла из жизни, потому что жить ей было уже незачем.

И вот теперь Эва, объявившаяся почти из небытия, приезжала к нам в город на девятом месяце беременности. Когда я разговаривала с ней по телефону, меня поразил ее голос – усталый и тревожный. На все мои расспросы она отвечала скороговоркой: «Все расскажу потом». Я хочу приехать, и ты не можешь мне в этом отказать. Я хочу сходить на могилу родителей и побывать в родном городе».

Я тупо молчала, потом выдавила:

– Ну, приезжай.

– Спасибо, – вспыхнула Эва. – Ты очень любезна.

– Какая есть, – парировала я. – Может, тебя встретить.

– Ни-ни. Доберусь сама. У меня для тебя приятная новость. – И немного помолчав, она добавила: – Скоро ты станешь тетей.

– Какой тетей? – не поняла я.

– Александра! Ты иногда бываешь жутко непонятливой, – отчитала меня Эва. – Я беременна. Неужели не ясно. Бе-ре-мен-на.

Я стояла в легком ступоре, пока не выдавила.

– Поздравляю.

– Благодарю, – в голосе Эвы звучала легкая насмешка. – Значит, я могу рассчитывать на твое гостеприимство?

– Конечно. Только я, скорее всего, буду в это время на даче.

– Приеду туда, – сразу откликнулась Эва, – какие проблемы.

– Действительно, никаких.

Обменявшись напоследок парой-тройкой ничего не значащих фраз, мы простились.

Повесив трубку, я еще какое-то время, пребывала в столбняке. Приезд Эвы был из ряда вон выходящим событием. Вроде высадки инопланетян на Красной площади. Я уже вычеркнула ее из своей жизни. Она звонила мне примерно раз в полгода и говорила, что у нее все нормально. На вопрос: можно ли с ней как-то связаться, Эва неизменно отвечала, что ее муж против контактов с родными и она может только изредка звонить нам и сообщать, что в ее жизни все хорошо, она счастлива и довольна.

Честно говоря, я здорово разозлилась на нее за все эти штучки-дрючки, и с некоторых пор ее жизнь была мне по барабану. Мне было безумно жаль отца и особенно мать, которых побег сестры кардинально подкосил. Эва всегда была их любимицей.

Обычно по телефону я разговаривала с ней сухо, и после разговора каждый раз оставался неприятный скребущий осадок: вроде царапнули наждаком и оставили глубокую отметину. После смерти матери, которая умерла два года назад – Эва вообще перестала звонить, и я подумала, что сестра мучается угрызениями совести и поэтому оборвала все связи.

И вот теперь эта блудная дочь и воскресший из небытия Феникс собирался приехать ко мне на дачу. Я уже пару раз жалела о том, что не послала ее далеко и надолго. Потом я ругала себя за такие мысли и говорила, что она все-таки, несмотря ни на что, мне сестра, к тому же Эва в положении, захотела приехать на могилу родителей, и я должна быть к ней снисходительна.

Эти уговоры помогали слабо. Я не могла простить Эве ни ее побега, ни смерти родителей.

И в таком раздрае я провела всю неделю, с момента ее звонка. Мой бой-френд Денис несколько раз говорил мне.

– Слушай. Если тебе так хреново, пошли ее и все. Хочешь я сам свожу ее на могилу и оставлю там под присмотром покойников.

– Ну, у тебя и шуточки, офицер! – злилась я. – Думай своей башкой, что говоришь. Она – моя сестра – раз. И в положении – два.

– Да какая она тебе сестра. Проститутка долларовая. Погналась за деньгами, смоталась в сытый город Париж. О родителях даже не подумала. А ты теперь расстилаться перед ней должна? За какие-такие почести-заслуги?

– Я все понимаю, Денис. Но не могу я вот так развернуться и дать ей от ворот поворот. Не могу, – тихо говорила я. – А потом она не проститутка. У них была любовь. Понимаешь, любовь.

Я вспомнила, как Эва с сияющим лицом приехала из Франции и с порога выпалила, что влюбилась. Она не могла скрывать ни своей влюбленности, ни своего счастья. У молодых влюбленных такие лица, что посмотришь – и никаких слов для объяснений не надо. Все на лице написано – о них – самозабвенно-глупых, не умеющих скрывать свои чувства – ни друг от друга, ни от посторонних. Франсуа такой замечательный, стрекотала Эва. И к тому же великолепно знает русский язык. Его мать – наполовину русская и выучила его родному языку.

Эва светилась изнутри и было видно, что нет такой силы и препятствий, которые помешали бы ей на пути к счастью…

– Лю-бовь, – с расстановкой сказал Денис. – Да какая это к черту любовь, если она всем принесла одни страдания. Ты из-под отца судна выносила, пока она со своим хахалем миловалась. Так что ли?

И здесь я расплакалась.

Денис вскочил с кровати и мгновенно подошел ко мне.

– Санек! – его лицо исказилось. – Ну, прости меня. Ляпнул я так. Не подумав. Правда, прости.

Он обхватил меня обеими руками и прижал к себе.

– Ладно. – Я уперлась руками ему в грудь. – Заметано. Только больше своим языком не мели. Фильтруй базар. Мне и без тебя тошно.