Беги, ведьма - Татьяна Корсакова

Тень склоняет голову, искорка-сердце сверкает чуть ярче, словно ставит точку в конце сказки. Сказки у тени разные, но всегда чем-то похожие. И забываются почти сразу, не нужно даже пытаться их запоминать. Может, потому иногда кажется, что на самом деле тень хитрит, рассказывает одну и ту же сказку?

А потом они умерли…

Это правда. Все умирают. И она тоже умерла. Кажется…

Все умирают, такова человеческая природа…

– А у теней какая природа?

Не то чтобы ей так уж интересно, скорее просто хочется столкнуть уже почти позабытую сказку с накатанных рельсов.

Тень отвечает не сразу, и у нее есть время, чтобы рассмотреть по-ученически прилежно сложенные на коленках руки. Они словно чужие: тонкие пальцы, узелки суставов, нити сосудов. Руки полупрозрачные, сквозь них просвечивает ткань джинсов. И черно-синие разветвления вен кажутся диковинным, но не очень красивым узором. Ей становится неинтересно. И вопрос больше не представляется важным, забывается, как и сказка. Тень может не отвечать. Зачем отвечать на вопрос, утративший важность сразу после рождения? Мертворожденный вопрос…

– Какая природа?

Голос тени похож на шум летнего дождя. Наверное. Что такое летний дождь, она тоже почти забыла. В теневом мире воспоминания умирали первыми. Сначала она пугалась, проводила регулярную ревизию памяти и всякий раз чего-то недосчитывалась. А потом привыкла и перестала пугаться. Наверное, потому, что вслед за воспоминаниями пришел черед эмоций. Так объяснила тень, и она согласилась.

– Тень – это тьма, но не черная, а проницаемая, у всякого человека своя. – Искорка-сердце снова мигает, подсвечивает тень золотистым и по самому краю багряным. Раньше багряного не было. Или она просто забыла?

Хочется спросить, так сильно хочется, что узор из вен вздувается и пульсирует в такт золотой искорке. Только бы успеть, пока и этот вопрос не утратил смысл.

– Ты меняешься, – добавила она.

Получился не вопрос, а утверждение, брат-близнец уверенности. И значение этих слов она еще помнит.

– Меняюсь. – Тень кивает, соглашаясь. – Только слишком медленно. Ты сильная.

Она не сильная. Она… почти забыла, какой была, какая есть.

– Не хочешь успокоиться. – В голосе тени – грусть. Или удивление?

– Я хочу.

Успокоение – это как смерть? Надо спросить.

– Тогда не сопротивляйся. – Тень накрывает ее ладони своими, тоже полупрозрачными, с черно-синими руслами пульсирующих вен. – Видишь?

Она видит, но пока не понимает. Она не уверена, что ей нужно понимать. Достаточно сказок, которые рассказывает тень. А еще картинок. Картинки даже лучше сказок. Картинки возвращают потерянные воспоминания.

– Покажи мне, пожалуйста.

– Показать?

Смутно знакомое лицо совсем близко. Когда у тени появилось лицо? Она не помнит, всматривается в черные провалы глаз и не видит там ничего, даже собственного отражения. А раньше видела?

– Мне придется оставить тебя одну. – Полупрозрачные пальцы касаются щеки, но она не чувствует прикосновений. А раньше чувствовала? – Ты меня слышишь?

Она слышит. Чтобы показать картинки, тень должна уйти. Ненадолго, надолго она никогда не уходит. Боится?

Страх – единственное чувство, которое не забывается. Страх – это иголочки по истончившейся шкуре и холод в голове. Страх приходит, когда уходит тень, свивается за спиной тугими кольцами, шуршит в тишине стальной чешуйчатой броней, смотрит так пристально, что холод в затылке переплавляется в олово и тяжелой шипящей каплей сползает по позвоночнику. Когда приходит страх, хочется обернуться.

– Не оборачивайся… – Глаза-провалы все ближе. – Никогда не оборачивайся, и все закончится хорошо.

– Сказка закончится хорошо?

– Сказка… закончится.

Раньше она бы расстроилась, сказки – единственное развлечение теневого мира, но сейчас ей все равно. Только немного страшно.

– Я скоро вернусь.

Это правда, тень никогда не врет и всегда возвращается до того, как она успевает наполниться страхом до самого края. Иногда ей становится интересно, что случится, если тень не вернется, но думать об этом не хочется. Последнее время думать хочется все меньше и меньше. Мысли уходят вслед за чувствами, просачиваются сквозь тонкую ткань теневого мира.

– Веди себя хорошо. – Волос касается легкий ветерок. В теневом мире нет ветра, это тень ласково погладила ее по голове. – И не оборачивайся. Просто любуйся картинкой.

Ей хочется спросить, что же там, в темноте за спиной, но тень исчезает, и потребность задавать вопросы вместе с ней. Остается только страх и… нетерпение.

…Эта картинка грустная. Небо серое, без просветов, расчерчено черным на одинаковые квадраты. Косой дождь стекает по квадратам мутными струями, мешает смотреть, раздражает. Узловатая ветка с мелкими листочками тянется к ней, пытается нарушить математическую выверенность квадратов. Не дотягивается, зависает близко-близко, почти у самого лица. На ветке какая-то мелкая птаха, отважная, как канатоходец, рискнувший испытать судьбу в самый разгар бури. Птаху не жалко, у нее есть отличная страховка – крылья. Незнакомые, почти забытые слова поднимаются со дна памяти, как всплывают мелкие щепки со дна лужи. Лужа неглубокая, серая, как и небо, в ней отражающееся. Хочется посмотреть, попытаться увидеть… Что? Она не может вспомнить, как ни старается. Просто смотрит, как косые струи дождя почти насквозь пронизывают серую лужу, перемешивая сорванные ветром листья и обломанные стебли шиповника.

Шиповник… слово шипит, шуршит сброшенной змеиной кожей где-то за спиной…

Не оборачиваться. Тень сказала, если не оборачиваться, все будет хорошо.

Первая игла из тысячи впивается в основание шеи. Не больно. Пока не больно. Холод в затылке загустевает, превращаясь в хрустальный шарик. Если качнуть головой, шарик зазвенит мелодично, как колокольчик. Динь-дон…

А птаха на картинке продолжает бороться с дождем, цепляется за ветку, косит черным, как бусина, глазом. У птахи внимательный взгляд и четкие намерения. Птаха открывает клюв, но перезвон в голове заглушает ее голос. Лучше бы он заглушал голоса тех, кто приходит из ниоткуда сразу, как только уходит тень. Эти невидимые визитеры страшны. От их алчных взглядов хрустальный шарик плавится, а боль от игл становится почти невыносимой. И это страшно, потому что в теневом мире боли нет, потому что теневой мир – это бесконечная сказка, которая сразу забывается, оставляя после себя тоску, почти такую же сильную, как страх. И только картинки спасают от этого непонятного, тянущего, как зубная боль, чувства неправильности происходящего. А еще разговоры с тенью. Но сейчас тени нет, а за спиной в темноте кто-то стоит, и тяжелый взгляд превращает иглы боли в стальные гвозди, заколачивает в тело по самые шляпки. Она шипит, сжимает виски руками, а птаха испуганно срывается с ветки. С исчезновением единственного живого существа и без того невеселая картинка совсем тускнеет, становится мертвой.