Поющие в терновнике - Колин Маккалоу

Восьмого декабря 1915 года Мэгги Клири исполнилось четырегода. Прибрав после завтрака посуду, мать молча сунула ей в руки сверток вкоричневой бумаге и велела идти во двор. И вот Мэгги сидит на корточках подкустом утесника у ворот и нетерпеливо теребит сверток. Не так-то легкоразвернуть неловкими пальцами плотную бумагу; от нее немножко пахнет большиммагазином в Уэхайне, и Мэгги догадывается: то, что внутри, не сами делали иникто не дал, а — вот чудеса! — купили в магазине.

С одного уголка начинает просвечивать что-то тонкое,золотистое; Мэгги еще торопливей набрасывается на обертку, отдирает от неедлинные неровные полосы.

— Агнес! Ой, Агнес! — говорит она с нежностью имигает, не веря глазам: в растрепанном бумажном гнезде лежит кукла.

Конечно, это чудо. За всю свою жизнь Мэгги только раз была вУэхайне — давно-давно, еще в мае, ее туда взяли, потому что она былапай-девочкой. Она забралась тогда в двуколку рядом с матерью и вела себя лучшенекуда, но от волнения почти ничего не видела и не запомнила, только однуАгнес. Красавица кукла сидела на прилавке нарядная, в розовом шелковомкринолине, пышно отделанном кремовыми кружевными оборками. Мэгги в ту же минутуокрестила ее Агнес — она не знала более изысканного имени, достойного такойнеобыкновенной красавицы. Но потом долгие месяцы она лишь безнадежно тосковалапо Агнес; ведь у Мэгги никогда еще не было никаких кукол, она даже неподозревала, что маленьким девочкам полагаются куклы. Она превесело играласвистульками, рогатками и помятыми оловянными солдатиками, которых ужеповыбрасывали старшие братья, руки у нее всегда были перепачканы, башмаки вгрязи.

Мэгги и в голову не пришло, что Агнес — игрушка. Она провелаладонью по складкам ярко-розового платья — такого великолепного платья онаникогда не видала на живой женщине — и любовно взяла куклу на руки. У Агнесруки и ноги на шарнирах, их можно повернуть и согнуть как угодно; даже шея итоненькая стройная талия сгибаются. Золотистые волосы высоко зачесаны иразубраны жемчужинками, открытая нежно-розовая шея и плечи выступают из пеныкружев, сколотых жемчужной булавкой. Тонко разрисованное фарфоровое личико непокрыли глазурью, и оно матовое, нежное, совсем как человеческое. Удивительноживые синие глаза блестят, ресницы из настоящих волос, радужная оболочка — всяв лучиках и окружена темно-синим ободком; к восторгу Мэгги, оказалось, что еслиАгнес положить на спину, глаза у нее закрываются. На одной румяной щеке чернеетродинка, темно-красный рот чуть приоткрыт, виднеются крохотные белые зубы.Мэгги уютно скрестила ноги, осторожно усадила куклу на колени к себе — сидела ине сводила с нее глаз.

Она все еще сидела там, под кустом, когда из зарослейвысокой травы (так близко к забору ее неудобно косить) вынырнули Джек и Хьюги.Волосы Мэгги, как у истинной Клири, пылали точно маяк: всем детям в семье,кроме Фрэнка, досталось это наказанье — у всех рыжие вихры, только разныхоттенков. Джек весело подтолкнул брата локтем — гляди, мол. Переглядываясь,ухмыляясь, они подобрались к ней с двух сторон, будто они солдаты и устроилиоблаву на изменника маори. Да Мэгги все равно бы их не услышала, она былапоглощена одной только Агнес и что-то ей тихонько напевала.

— Что это у тебя, Мэгги? — подскочил к нейДжек. — Покажи-ка!

— Да, да, покажи! — со смехом подхватил Хьюги,забежав с другого боку.

Мэгги прижала куклу к груди, замотала головой:

— Нет! Она моя! Мне ее подарили на рожденье!

— А ну, покажи! Мы только поглядим! Гордость и радостьвзяли верх над осторожностью. Мэгги подняла куклу, пускай братья полюбуются.

— Смотрите, правда, красивая? Ее зовут Агнес.

— Агнес? Агнес? — Джек очень похоже изобразил,будто подавился. — Вот так имечко, сю-ю! Назвала бы просто Бетти илиМаргарет.

— Нет, она Агнес.

Хьюги заметил, что у куклы запястье на шарнире, и присвистнул.

— Эй, Джек, гляди! Она может двигать руками!

— Да ну? Сейчас попробуем.

— Нет-нет! — Мэгги опять прижала куклу к груди, наглаза навернулись слезы. — Вы ее сломаете. Ой, Джек, не тронь, сломаешь!

— Пф-ф! — Чумазыми смуглыми лапами Джек стиснулзапястья сестры. — Хочешь, чтоб я тебе самой руки выкрутил? И не пищи,плакса, а то Бобу скажу. — Он стал разнимать ее руки с такой силой, чтоони побелели, а Хьюги ухватил куклу за юбку и дернул. — Отдай, а то хужебудет.

— Не надо, Джек! Ну пожалуйста! Ты ее сломаешь, я знаю,сломаешь! Ой, пожалуйста, оставь ее! Не тронь, ну пожалуйста!

Ей было очень больно, она всхлипывала, топала ногами ивсе-таки прижимала куклу к груди. Но под конец Агнес выскользнула из-под еерук.

— Ага, есть! — заорал Хьюги.

Джек и Хьюги занялись новой игрушкой так же самозабвенно,как перед тем их сестра, стащили с куклы платье, нижние юбки, оборчатыештанишки. Агнес лежала нагишом, и мальчишки тянули ее и дергали, одну ногузадрали ей за голову, а голову повернули задом наперед, сгибали и выкручивалиее и так и сяк. Слезы сестры их ничуть не трогали, а Мэгги и не подумала где-тоискать помощи: так уж было заведено в семье Клири — не можешь сам за себяпостоять, так не надейся на поддержку и сочувствие, даже если ты девчонка.

Золотые куклины волосы растрепались, жемчужинки мелькнули ввоздухе и пропали в густой траве. Пыльный башмак, который недавно топал покузнице, небрежно ступил на брошенное платье — и на шелку остался жирный черныйслед. Мэгги поскорей опустилась на колени, подобрала крохотные одежки, пока онине пострадали еще больше, и принялась шарить в траве — может быть, найдутсяразлетевшиеся жемчужинки. Слезы слепили ее, сердце разрывалось от горя, преждеей неведомого, — ведь у нее никогда еще не бывало ничего своего, о чемстоило бы горевать.

Фрэнк швырнул шипящую подкову в холодную воду и выпрямился;в последние дни спина не болела — пожалуй, он привыкает наконец бить молотом.Давно пора, сказал бы отец, уже полгода работаешь в кузнице. Фрэнк и сампомнил, как давно его приобщили к молоту и наковальне; он мерил эти дни имесяцы мерою обиды и ненависти. Теперь он швырнул молот в ящик дляинструментов, дрожащей рукой отвел со лба прядь черных прямых волос и стянулчерез голову старый кожаный фартук. Рубашка лежала в углу на куче соломы; онмедленно побрел туда и стоял минуту-другую, широко раскрыв черные глаза,смотрел в стену, в неструганые доски, невидящим взглядом.