Гленлионская невеста - Карен Рэнни

Замок Гленлион, Шотландия

1772 год

– Я не женюсь на этой ведьме, – сказал Лахлан.

Никто не обратил внимания на его слова. Напротив, весь клан точно зачарованный внимал речам Коннаха Маколи. Этот старец считал себя пророком, провидцем, и каждый находившийся в зале – будь то мужчина, женщина или ребенок – слушал его с нескрываемой радостью.

– Мой взгляд проникает в далекое будущее, – нараспев проговорил старик. Он стоял в центре зала, простирая руки в небо, и казалось, что его ладони прижимаются к какой-то невидимой стене. Пышная белая борода доходила ему до груди. Под кустистыми белыми бровями прятались яркие синие глаза, казавшиеся чересчур молодыми для его старого лица. Теперь эти глаза были устремлены на высокий потолок, словно будущее, которое он видел, было начертано именно там. – Я читаю судьбу Синклеров. Я вижу главу клана, последнего в своем роду. Ему не суждено стать отцом. – Голос старца поднялся, проносясь по просторному залу точно раскаты эха. Люди зашептались, но никому и в голову не пришло прервать пророка. – Его сыновьям, всем, как на подбор, храбрецам, не суждено родиться. Все почести, которые они могли бы принести Синклерам – все это будет пущено на ветер, точно пыль. Никто больше не будет править кланом. Будущее Синклеров – только пустота и гибель. – Он повернулся и указал длинным морщинистым пальцем наЛахлана: – Потому что ты без всякого уважения относишься к легенде.

Лахлан окинул взглядом старика. Лучше просто дождаться, когда провидец закончит свои высказывания, чем прерывать. Иначе его разглагольствования никогда не кончатся.

Палец опустился; провидец наклонил голову.

– Отныне никто из Синклеров не будет править Гленлионом, – продолжал Концах. – Замок будет стоять как склеп, жизнь уйдет из него.

Лахлан вздернул бровь, потом усилием воли придал своему лицу равнодушное выражение.

– Перестань, старик, – сказал он, и голос его был слышен не хуже, чем голос провидца. – Я не женюсь на этой ведьме.

Коннах снова возвысил голос, и от его тона должны были встать дыбом волосы у каждого слушающего его Синклера. Присутствующие выпивали; то была ночь тостов и медленно, но неотвратимо наступающего опьянения. Венчался родственник Лахлана Джеймс, и теперь Синклеры праздновали этот удачный союз. Но Коннах воспользовался празднеством, чтобы затеять недоброе, и хорошо справился со своей задачей.

– И когда дойдет до того, что Синклер будет сетовать на свою судьбу и на утрату своих нерожденных сыновей, только тогда будет позволено опустить его в могилу. Остатки его имущества унаследует один из Кемпбелов. – Тут все недоверчиво зашептались. Кемпбелы и Синклеры были врагами, и это помнил любой из присутствующих. – Я вижу невесту, что стоит передо мной, – быстро переменил тему Коннах. – Ей ведома тайна жизни. У нее будет полая стопа, голос как у банши, что предвещает смерть, но она спасет клан Синклеров.

Лахлан выпрямился.

– Так вот она какая, да, старик? Хромает и вскрикивает? Поэтому ее отец так хочет сбагрить ее?

Коннах нахмурился.

– Он хочет положить конец набегам, Лахлан. Ты обещал его дочери.

На протяжении жизни многих поколений Синклеры разбойничали на границе, а с 1745 года получали истинное наслаждение, досаждая англичанам. Но в прошлом году набеги приобрели совершенно иной характер. Теперь скот приходилось угонять уже не столько ради забавы, сколько для прибавления уменьшающихся синклеровских стад.

Лахлан откинулся на спинку тяжелого резного кресла, принадлежавшего некогда его отцу и отцу его отца. Он вырос на рассказах о подвигах Синклеров, в этой самой комнате его пичкали историей клана. Он был лэрдом – а в последнее время это положение играло все меньшую и меньшую роль в жизни клана. Но для его отца то был священный долг, и для всех Синклеров, что жили до него. И для него это тоже кое-что значило. Ответственность за выживание клана постоянным бременем лежала на его плечах.

Его земля была потрясающе красивой, невысокие холмы чередовались с глубокими потаенными долинами, над которыми возвышались мрачные горные вершины. Эти края были убежищем, неизменно спасавшим клан даже в трудные времена. После 1745 года всем казалось, что сапог Англии постоянно стоит на шее Шотландии. Ни одному шотландцу не позволялось забыть, что его страна взбунтовалась и потерпела поражение. Были построены дороги, по которым маршировали английские солдаты в красных мундирах; были воздвигнуты крепости, и пушки стояли там наготове; из шотландцев выжимали непосильные подати, по новым законам следовало изгонять в ссылку, отлучать от церкви или уничтожать всех, кто составлял предмет гордости своих соотечественников.

В последние годы казалось, что судьба Синклеров так же плачевна, как и судьба Шотландии. Скот вырождался, земля давала только ячмень. Неудивительно, что такое количество шотландцев покидали свои края.

Когда Лахлан Синклер заглядывал в Большой зал своего дома, он видел только то, что нужно сделать, а не то, что можно усовершенствовать.

Легенда у него в голове принимала все большие и большие размеры. Почти каждый день приносил какое-то новое напоминание о лежащей на нем ответственности. Он начал верить, как будто сам стал каким-то полоумным провидцем, что его брак может оказаться единственным способом добиться процветания Синклеров.

С самого его рождения все вокруг шепотом рассказывали легенду о Гленлионской невесте. Говорили, что старой Маб, повитухе, приснился сон о его будущем, которое было тесно связано с кланом. Все решили, что старухе во сне было послано пророчество, а Коннах только использовал его. Но спустя годы значение легенды возросло. Лахлан не сомневался, что каждый член клана охотно верит в нее. Они были убеждены, что появление чужестранки положит конец трудностям, которые их измучили. Что клан выведут из отчаянного положения не умения Лахлана, не его знания и даже не его смелость. Это сделает она, женщина, неясная фигура которой осмеливается маячить на периферии его зрения, словно насмехается над ним даже теперь. Да он скорее устроит набег на ее землю и украдет ее скот, чем женится на этой ведьме.

Ее отец предложил ему руку дочери неделей раньше. Слухи уже донесли до него подробности касательно его будущей жены, которые не сообщил ее отец. Зовут ее Харриет. Даже имя у нее отвратительное. Слова Коннаха только укрепили опасения Лахлана. Его предполагаемая невеста зла и безобразна, зато ее приданого хватит, чтобы накормить клан.

Лахлан протянул руку к кубку и осушил его. Запасы виски подошли к концу; последние бочонки в замковом погребе были откупорены ради свадьбы Джеймса. Шотландец без виски – все равно, что река без воды. Одна беда влечет за собой другую. Ведь алкоголь в состоянии исправить любое, даже самое плохое настроение. И теперь Лахлан очень боялся, как бы отсутствие виски не послужило лишним знаком для окружающих, что для Синклеров настали последние дни.