Островок счастья - Марина Полетика

Юля почти бежала по кленовой аллее, ведущей к Дворцу культуры металлургов. Встреча была назначена на шесть, а электронные часы над проходной завода показывали семнадцать пятьдесят девять. «Нехорошо опаздывать, голубушка», – пробормотала она себе под нос, очень похоже передав укоризненную интонацию директрисы Светланы Николаевны. Нехорошо, конечно, кто спорит, и сама Светлана никогда не опаздывает, она, судя по всему, просто ночует в своем кабинете. Но у Юли вообще-то отпуск, как у всех, и от него еще три дня осталось, что вдруг директрисе в голову взбрело ее вызывать? Да к тому же еще сказала, чтоб «пока никому ни слова». Странно…

Перед самым крыльцом главного входа дорогу Юле преградила огромная лужа, в которой отражалось низкое серо-синее небо и край тяжелой тучи. А в это самое небо, наглядно иллюстрируя круговорот воды в природе, плюхались тяжелые крупные капли дождя. Быстро оглянувшись по сторонам (никого), Юля в новеньких резиновых сапогах прошлепала в самую середину лужи. Несколько желтых листьев, качавшихся в луже, как маленькие корабли, всполошились и бросились от нее врассыпную. Юля не отказала себе в удовольствии покачаться с носков на пятки и постоять секунду посреди маленького моря, чтобы полюбоваться устроенным штормом. Настроение стало отличным! Что ни говори, а резиновые сапоги – замечательное изобретение, да еще на каблучке, правильно она денег не пожалела!

Она вбежала на крыльцо и посторонилась, уступая дорогу двум девушкам, выходившим из дворца.

– Ну вот, пожалуйста, – капризным голосом протянула одна. – Вчера было солнце, а сегодня дождь.

Дверь захлопнулась, девушки спустились с крыльца, брезгливо обходя лужу, а Юля осталась стоять, держа в руках полузакрытый зонт.

– Ну вот, пожалуйста – стоило трястись по гадкой дороге из Петербурга! Вчера было солнце, извольте видеть, а сегодня дождь, – с той же капризной интонацией повторил незнакомый женский голос. – И именно тогда, когда начинаться фейерверку. Послушайте, это правда, что весь гвардейский корпус внес сообща семьдесят тысяч рублей на фейерверки?

– Увы, да, – ответил мужской, грубоватый, будто простуженный или охрипший. – И чуть не каждый вечер дождь, как нарочно. В это лето у нас маневры на воде, а не на суше.

И тут же несколько голосов заговорили все вместе, перебивая друг друга.

– Значит, впереди еще один вечер, когда мы будем умирать со скуки. У нас на Островах из-за ваших маневров тишина мертвая, одни говорильные вечера. В понедельник был такой у графини Лаваль…

– Где мы едва не отдали богу душу со скуки!

– Да, а сегодня должны были ехать к Сухозанетам…

– Где было бы то же самое!

– Но так как мы особы благоразумные, мы нашли, что не стоит слишком злоупотреблять подобными удовольствиями, мы предпочли вас, сбежали в Павловское. И что же? Дождь!

– Небеса должны устыдиться, бросая тень недовольства на ваше лицо! – Это голос другого мужчины, явно моложе первого.

И голоса разом смолкли, как будто он сказал что-то неподобающее. Повисла напряженная пауза. Юля стояла, боясь пошевелиться.

– Девушка, вы заходите или нет? Ой, Юлечка, извините, я вас не узнала! – Вера Семеновна, библиотекарь, вопросительно заглядывала Юле в лицо.

– Да, конечно, извините, Верочка Семеновна, – смутилась Юля, с трудом открывая высокую тяжелую дверь. – Задумалась посреди дороги.

– Хорошо, что встретились, – заулыбалась старушка, поспешно прошмыгивая внутрь, как будто боялась, что ее собеседница может не удержать дверь. – Юлечка, вы зайдите ко мне потом, я вам список книг подобрала, которые вас непременно должны заинтересовать. У нас их нет, конечно, но теперь все можно по Интернету в областной библиотеке запросить, они пришлют. Очень удобная и современная вещь. Я буду рада вам помочь.

– Спасибо! Обязательно зайду! – покивала Юля и помчалась со всех ног через все фойе к лестнице на второй этаж, где располагался кабинет Тарасовой.

Пристроив на лицо подобающее случаю виноватое выражение, Юля постучалась в дверь с табличкой «Директор театра», вошла, услышав резкое «Да!».

Но ожидаемой выволочки за опоздание не последовало. Светлана Николаевна сидела в своем крошечном кабинетике, отчасти похожем на стоящий торцом школьный пенал (площадь шесть метров, высота потолков – дворцовая, четыре с чем-то), куталась в шаль, потому что отопление еще и не думали включать, курила и задумчиво рассматривала афиши, которыми, как обоями, были оклеены стены метра на три вверх – последние по времени, очевидно, пришлось клеить со стремянки. Впрочем, может быть, она просто любовалась легкими загогулинами дыма, которые, поднимаясь вверх, постепенно истаивали и исчезали. Пепельница перед ней была полна окурков, из чего Юля сделала обоснованный вывод: случилось что-то нехорошее. В хорошие времена курить в кабинете директора, как, впрочем, и во всех других помещениях дворца, категорически запрещалось под угрозой всяческих санкций. И в хорошие, спокойные времена все дисциплинированно курили в «специально отведенных местах», отдыхая и сплетничая. В местах неотведенных курили за полночь, когда во дворце было пусто и страшновато и когда наябедничать дворцовому начальству никто не мог. А по ночам, понятное дело, сидели не от хорошей жизни: или к сроку не успевали, или не ладилось что-то.

Но сейчас, Юля виновато глянула на часы, пять минут седьмого. Она молча пристроила мокрый зонт на свободный пятачок в углу, пробралась к столу и уселась в свободное, оно же единственное, кресло. Тарасова раздавила окурок в пепельнице, подняла глаза на Юлю и, не здороваясь, сообщила:

– Беда у нас.

– Кто? – мгновенно испугавшись и предположив самое худшее, спросила Юля. – Василий Ильич? Или…

– Да нет, с Дружининым, слава богу, все в порядке. А вот мы все в… – И Тарасова одним словом исчерпывающе охарактеризовала местоположение, в котором, по ее мнению, пребывал на сегодняшний день вверенный ей трудовой коллектив.

– Выгоняют?! – ахнула Юля. – Так мы же аренду до октября проплатили?

– Пока молчат. – Тарасова достала из пачки новую сигарету, долго возилась с зажигалкой.

Она не дразнила Юлю и не собиралась играть с ней в угадайку. Просто не хотела произносить то, что должна была, как будто боялась, что сказанное вслух станет окончательно непоправимым. Юля, кажется, это поняла, поэтому тоже молчала.