Мой падший ангел - Ольга Алёшкина

С борта нас вели отдельным коридором, сгрудили в накопителе, шустрые сотрудники кинулись измерять температуру бесконтактными градусниками. По окончании процедуры, поочередно запустили в зал прилета, отгороженный от общего временными сооружениями. Вышел представитель здравоохранения, пустился в нудный инструктаж. Суть сводилась к одному: каждый вернувшийся должен соблюдать строгий карантин. Вынужденные меры, которые со всей ответственностью надлежало исполнить. Следом он перечислил симптомы, почувствовав хоть один из них, следовало позвонить по номерам, указанным в СМС.

Усталый, я слушал вполуха, вычленяя лишь суть. Сказывалась нервозность последних дней, суета, погоня за возможностью попасть на этот рейс. Борт, вывозивший граждан России из Штатов, был последний, следующий неизвестно будет ли до окончания пандемии. Важно было попасть в него кровь из носа.

Встретил меня Саша, водитель отца, в дурацкой маске, обработавший кисти после рукопожатия. И на мои ладони сбрызнул. Я принюхался – спирт и отдушка. Всеобщее помешательство. Думал здесь с этим попроще, цифры гораздо скромнее, ан, нет, и тут уже захватило. Что ж, тоже верно, похвальная предосторожность.

— Как всё прошло? — незамысловато спросил я уже в машине, имея ввиду похороны отца. Саша понял мой вопрос правильно и не поворачивая головы, чтобы не отвлекаться от дороги, ответил:

— Без лишней помпезности, ненужных людей, собрались только самые близкие, карантин. Не беспокойтесь, Аглая Константиновна сделала всё возможное, для того чтобы проститься достойно.

Ох, уж эта Аглая Константиновна! Организовала она… Наконец-то не примерила, а смогла нацепить образ вдовы. Саша ещё так уважительно её величает. Тоже пелена перед глазами, как у отца? Чем она их только охмурила, зараза... Зачем только спросил, узнал бы позже у Веры.

Может и не следовало лететь? С отцом проститься я не успел, да и всё равно ему сейчас, а мне наблюдай эту дрянь двадцать четыре на семь. Ещё и карантин, мать его, вернуться в ближайшее время не светит. И не понятно, когда вовсе смогу. Нет. Конечно же, нет, разумеется, всё правильно: он мой отец, я должен, должен был лететь. Невзирая на все наши конфликты, споры. Невзирая на долбанную Аглаю Константиновну!

Ладно, хотя бы удовольствие ей наслаждаться сладкой жизнью обломаю.   

Помните картину «Неравный брак»? Ту кроткую девушку с опущенными в пол очами? Сейчас они иные, эти девицы. В современном мире они счастливы и довольны – погоня за кошельком закончилась триумфом. И не расчетливые родичи решили их судьбу, сами. А жалкое старичьё гоняющиеся за упругой загорелой задницей? Сначала они с ними просто спали, тайно от жен, затем они стали на них жениться. Повально. Охрана, дорогая машина, какого-то хрена стоящие, как приличных размеров остров, часы – блядь, это просто часы! – и молодая жена. Длинноногая тёлка, с рабочим ртом в половину лица, выгуливающая часть состояния на ушах и шее. Один из обязательных аксессуаров. Политики, продюсеры, режиссеры. Партнеры по бизнесу, друзья отца… Я потешался над ними до определенных пор. Пока к этим рядам не примкнул отец.    

Кто бы мог подумать, что мой отец женится на старости лет. Кто бы мог подумать, что он женится на девице, годящейся ему в дочери! Да, что греха таить, с такой разницей в годах её смело можно записывать во внучки. Разумеется, я не возражал бы женись он на достойной, милой леди, но… подходящей ему по возрасту!

В холле вместо Веры встретила чужая, незнакомая тетка. Серый костюм, застегнутый наглухо, и такие же глаза – по-деловому холодные. Подчеркнуто-вежливое приветствие по имени-отчеству и дежурное «как долетели?».

«— А тебе не срать ли, дамочка?!» — мысленно обращаюсь к ней, оставляю чемодан в холле и иду в гостиную.

Она уже здесь. Поднялась с дивана, смотрит в глаза. В черном, конечно же, платье, сидящем идеально по фигуре. Что ж, роль молодой вдовы, вам к лицу. Отлично за старания.

Выжидает. Я мужчина, я должен приветствовать первым. Мнит себя охренеть какой культурной. А вот хрен тебе.

— Где Вера?

— И тебе доброе утро, Ярик, — невозмутимо приветствует она. Ярик! Сука, так меня лишь отец звал, да Вера. Едва уловимым жестом указывает на дамочку: — Это Елена Дмитриевна, мой помощник. А Вера у себя в квартире. Если ты забыл, то ей шестьдесят восемь, пора бы и отдохнуть.

— Вера работала у нас всю мою сознательную жизнь. Она часть… часть этого дома. Я бы хотел сказать семьи, но никакой семьи здесь давно нет. В любом случае, не тебе её увольнять!

Видеть не могу эту холеную рожу. Не успела остаться одна, как избавилась от Веры. В несколько шагов достигаю лестницы, поднимаюсь до середины.

— Вера очень тяжело пережила уход Николая Владимировича, – останавливает меня её голос. Уставилась на меня снизу-вверх, ни секунды конфуза – скала. Наглая скала, глыба. И то верно, чего предо мной комедию ломать, я же не «папик». Смотрит не мигая, и добавляет: — Ей нужно думать в первую очередь о себе, у неё подорвано здоровье.

— Зато у тебя, смотрю, всё в порядке!

Остаток ступеней преодолел через одну. Душ и спать, иначе взорвусь. Автоматом бросаю взгляд на часы, отмечая, в Нью-Йорке три ночи, то-то ломает.

Спальня готова к моему приезду. Ничего на первый взгляд не изменилось, лишь новое покрывало на кровати. Халатов в шкафу два, полотенец куча, всё свежее, благоухает. Вещи, какие оставил, и те перестираны. Чемодан заберу из холла позже, найдется что накинуть. Заглянул в ванную – сменили кафель. Цвет нейтральный, спокойный, похоже, боялись не угадать. Развернулся, взгляд зацепился за входную дверь – мишень так и висит. Её фотография тоже. Лицо усыпано следами от дротиков, один висит в зрачке правого глаза, точно по центру.

Дартс у меня болтался с подростковых времен, а фотографию, не стану врать, взрослым пришпандорил, Аглая только-только появилась в нашем доме. Сколько мне тогда было, двадцать два? Так выходит. Маялся же дурью, идиот. А эта сука циничная специально не сняла. Уверен, отец порывался не единожды, всегда её защищал, та хваталась за руки, уводя его, и вопила какую-нибудь чушь про личное пространство, про необходимость выплеснуть негатив, а другой рукой дротик себе же в глаз определяла, чтобы трагичнее смотрелось. Тварь двуличная.  Снять, не фиг радовать!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍