Коварный обольститель - Рене Энн Миллер

Лондон

Ноябрь 1875 года

Бутылка шотландского виски должна была помочь мужчине забыть о своих горестях, но он лишь утратил способность нормально передвигаться. Тяжело вздыхая, Хейден Милтон, граф Уэстфилд, осторожно переставлял ноги по булыжникам туманной и темной Брук-стрит. Обратив взор к непроглядной темени неба, он в который раз задал как всегда оставшийся без ответа вопрос: «Простишь ли ты меня, Лаура?» Но было слишком поздно просить прощения у своей жены. Он опоздал на целых пять лет. Мертвые не могут отпустить вам ваши грехи. Отогнав мрачно-сентиментальные мысли, он не без труда поднялся по ступеням к двери своего городского дома. Потянувшись к бронзовой ручке, наткнулся взглядом на глиняный горшок, в котором сиротливо торчал поникший остролист. Откуда, черт возьми, он здесь взялся? Граф сделал шаг назад и окинул взглядом подернутое дымкой сооружение. Один, два, три, четыре… Это был не его дом – разве что за время его отсутствия кто-то снес пятый этаж. Возможно ли это? Предельная глупость такого предположения заставила его осознать, что он, по всей видимости, пьянее, чем ему казалось. Пытаясь сосредоточиться, Хейден всмотрелся в стоявшее по соседству здание. Один, два, три, четыре, пять – и никакого остролиста на крыльце. Пошатываясь, граф отступил еще на несколько шагов. Черт побери, это же дом леди Бедфорд. Если бы он вошел в ее спальню, мадам наверняка набросилась бы на гостя с алебардой. Представив себе стычку с женщиной почтенного возраста, чье лицо украшали огромные бородавки, он содрогнулся. Граф развернулся и, в очередной раз едва удержав равновесие, направился к своему дому. Слава богу, Селия спит. Ему бы не хотелось, чтобы малышка видела, как он кренится, словно корабль во время шторма. Ухватившись за кованую ограду, он остановился, чтобы перевести дух, но тут тишину предрассветного часа неожиданно нарушил громкий перестук каблуков. Хейден обернулся и увидел, как из тумана вынырнула фигурка миниатюрной женщины. Сделав еще несколько торопливых шагов, женщина не поднимая головы остановилась перед графом, ее лицо скрывал капюшон черного плаща. Выпростав из-под накидки бледную руку, она подняла голову и откинула капюшон, пронзив графа пристальным взглядом раскосых зеленых глаз. Адель. Когда-то именно ее кошачьи глаза заинтриговали его, но их любовная связь, нечто между бессмысленным безрассудством и полным безумием, быстро сошла на нет. Даже для него все это было слишком безумно и шатко. Быстрым движением распахнув плащ, женщина вскинула блеснувший в тусклом свете уличного фонаря дуэльный пистолет. Что ж, настал час расплаты?

– Адель, дорогая, неужели дошло до этого? Ты собираешься меня убить?

На ее губах заиграла хищная улыбка.

– Нет, Хейден, этого делать я не собираюсь.

Хотя она говорила медленно, чувствовалось, что речь женщине дается с большим трудом. Очевидно, что этой ночью не только Уэстфилд сумел затуманить свой разум, только Адель сделала это с помощью опиумной настойки, к которой пристрастилась довольно давно. Ухмыльнувшись, она опустила пистолет ниже, и если секунду назад оружие было нацелено в грудь мужчины, то теперь черный зрачок ствола смотрел в его пах. Злобно хихикнув, она медленно, но вполне внятно произнесла:

– Нет, милый, я просто хочу тебя покалечить.

Только женщине может прийти в голову оскопить бывшего любовника; мужчина просто бы его пристрелил. Адель приподняла брови. Она ждала реакции? Может, она думала, что он упадет на колени и станет молить о пощаде? Нет уж, этого точно не будет. По крайней мере, не в годовщину смерти жены. Может, это и к лучшему: неожиданно собственная смерть показалась графу самым подходящим выходом.

– Ну и что ты мне скажешь теперь, мерзавец? – прошипела она.

«Давай же, сделай это», – пронеслось у него в голове и почти сорвалось с языка. Черт побери, он что, так же безумен, как Адель, или это проклятый алкоголь напрочь разъел его мозг? Он посмотрел на окно спальни Селии. Ради ребенка он должен сохранить ясность мысли. Стоя над могилой жены, он пообещал сделать для малышки все, что в его силах; нет, граф Уэстфилд не подведет Лауру, не сделает этого снова. Хейден бросил взгляд на почти антикварный пистолет: оружие богато украшено, по всей вероятности, весит не менее пяти фунтов. Рука Адели уже ходила ходуном, силясь удержать ствол в верном направлении. Если бы она, устав, опустила пистолет еще ниже, у него бы появился шанс не только выжить, но и избежать увечья.

– Милая, может, ты отдашь мне этот пистоль, и мы зайдем в дом, сядем и спокойно обсудим все, что тебя так расстраивает?

Он осторожно шагнул к женщине, но она тут же отступила. В широко раскрытых глазах читалось настоящее безумие. Она повела стволом.

– Не двигайся, Хейден, или, клянусь, я выстрелю.

Он поднял руки в защитном жесте, и тут за ее спиной раздался уверенный топот чьих-то ног. Граф всмотрелся в тающие облака тумана: к ним приближался невысокий и необычно сложенный человек. При поразительно широких плечах торс казался слишком узким и даже хрупким. Наконец странный человечек вошел в круг света уличного фонаря. Проклятье! Это был юный Джимми Макгивни, разносчик газет, внушительный сверток которых он нес на своих широких плечах. В любой момент Адель может услышать шаги Джимми – нельзя было допустить, чтобы эта безумная, испугавшись, обернулась и выстрелила. Хейден прыгнул вперед, чтобы выхватить у нее пистолет. Кремень сухо ударил по стали запальника, и пламя вспыхнувшего пороха рассеяло темноту. Грохот выстрела отдался вибрацией во всем его теле, а запах сгоревшего пороха ударил в нос. Граф упал, рухнув на мостовую так, будто его ноги отнялись. Хриплый вздох вырвался из его груди, мокрые камни мостовой обожгли ледяным холодом лицо, а по бедру разлился нестерпимый жар, проникавший, казалось, даже в спинной мозг. Через несколько секунд жар начал стихать, уходя из его тела вместе с кровью, темной лужицей растекавшейся на мостовой. Осталась только острая вяжущая боль. Он закрыл глаза, и тут же перед его мысленным взором возникло прелестное лицо Лауры. «Прости меня, моя любовь». Затихающий стук каблучков Адели ненадолго вернул Хейдена в действительность. Он заставил себя поднять отяжелевшие веки. Яркий, почти ослепляющий свет больно резанул по глазам, но уже через мгновение его окутал полный мрак, и странное тепло разлилось по телу, увлекая в состояние благостного, бездумного забвения.