Почему хорошие люди совершают плохие поступки. Понимание темных сторон нашей души - Джеймс Холлис Страница 10

То, что мы называем Тенью, в таком случае является суммой всех этих разрозненных энергий, действующих бессознательно, а значит, автономно или же бросающих вызов тому, какими мы сознательно хотели бы видеть себя. Поэтому добро, которое мы творим, нередко окрашено скрытой программой, тайным сговором, манипулятивными мотивами.

Осознавая свою непрочность, Эго рефлективно прибегает ко всевозможным уловкам, чтобы отстоять свою территорию. Безусловно, самая распространенная, самая действенная оборонительная стратегия из используемых для защиты Эго – отрицание. Все мы обладаем обширными областями отрицания. Если бы сознание обследовало каждый тайный закоулок нашей с вами истории, при этом раз за разом спотыкаясь о Тень, оно бы давно утратило покой и сон. Поэтому, говорим мы, меньше знаешь – крепче спишь. И все же незнаемое лишает нас сна, и это нам тоже хорошо известно. У отрицания есть союзник – уклонение. У всех нас есть обширные области жизни, которые воспринимаются нами как угрожающие или беспокоящие, поэтому мы стараемся обходить эти области кружным путем. Особенности типологии, к примеру, заставляют нас выпячивать одни сферы реальности и уклоняться от других. Если, скажем, я отношусь к интуитивному типу, тогда для меня сущим мучением будет заполнять квитанции или делать ремонт в доме. Если я – ощущающий тип, то вряд ли я буду склонен витать в облаках, скорей, постараюсь добиться устойчивого положения на земле. В таком случае мне будет легко управляться с сиюминутными фактами, теряя из виду широкую перспективу. Рано или поздно теневое присутствие так называемых «малых функций» восстанет, чтобы бульдожьей хваткой вцепиться нам в задницу.

Вероятно, следующим в этом ряду будет вытеснение, рефлективное усилие не дать всплыть на поверхность неприятной правде. И хотя это бессознательный эго-защитный механизм, забыть об угрозе не означает избавиться от нее, как мы убеждаемся всякий раз, не заплатив вовремя по счетам. Близко к нему подавление, когда я сознательно отгоняю мысль о ноющем зубе, чтобы не испортить себе настроение на целый день. И как мы видели раньше, те части моей бессознательной жизни, которые мне кажутся проблематичными, я могу также проецировать на других, чтобы таким образом не признавать своим этот момент в собственной жизни. Вот потому-то сучок в глазу ближнего, как неслучайно подметил Иисус, оказывается куда приметнее, чем бревно в своем.

Все эти стратегии «тревожного менеджмента» можно отнести к общей категории диссоциативных механизмов. В 1920-е годы Юнг разработал типологию интроверсии – экстраверсии с варьирующимися функциями мышления, чувствования, ощущения и интуиции. Хотя мы наделены всеми этими функциями, преобладает одна, и мы склонны полагаться на ее избирательную силу и избегать непростых проблем со стороны менее развитых функций. К более жестким формам диссоциации можно отнести амнезию, состояние фуги и даже синдром множественной личности ^[19], которыми индивид защищает себя от болезненного содержания, создавая альтернативную реальность и укрываясь в ней при необходимости. (Пример «состояния фуги», то есть психологической реакции бегства, – фильм «Агата» ^[20]. Как предполагают создатели фильма, таинственное исчезновение автора таинственных романов Агаты Кристи в начале прошлого века сразу после того, как ей стало известно, что муж собирается уйти к другой женщине, было фактически состоянием фуги. Тем самым она отделила себя от обеспокоенной сознательной идентичности ради более приемлемой альтернативы. Говорили, что она какое-то время странствовала по сельской Англии, находясь словно бы в некоей эмоциональной дымке, прежде чем ее опознали и постепенно привели в чувство. О подобных случаях непреднамеренной потери сознательной идентичности без какого-либо физического повреждения сообщалось уже неоднократно, и почти все они были спровоцированы определенной травмирующей эмоциональной ситуацией.)

Любопытно, что апостол Павел близко подходит к этой идее диссоциации, даже к идее «альтер эго». В «Послании к Римлянам» (глава седьмая) он рассуждает следующим образом: «Я не ведаю, что делаю, вернее, я делаю то, что сам же ненавижу. И если я творю то, чего сам не желаю <…> Но, на самом деле, не я все это делаю, а грех, живущий во мне». Здесь грех становится alter, дискретным центром, отстоящим от Я как центра. Павел, даже не будучи посвящен в понятия глубинной психологии, интуитивно приходит к заключению, что существует некая энергетическая система, отдельная от волеизъявления Я, мнимого центра сознания. Слово Сатана происходит от еврейского слова «противник», а дьявол — от греческого «осыпающий ударами». Это свидетельствует о том, что древние пришли к пониманию многообразия человеческой души и присутствия теневого «антагониста» внутри. Но вместо признания подобного антагониста работой некоей потусторонней силы, того же Князя Тьмы, глубинная психология утверждает, что эта противостоящая энергия есть мы, а мы суть она. Как признается мильтоновский Сатана, «Куда лечу – там Ад, и сам я Ад».

Фрейд обозначил энергию, которая так часто отделена и разрушительна для эго-сознания, как Оно. Первоначально по-немецки это Das Es, или Оно, natura naturans, затем Das Ich, или Я, и Das Über-Ich, или Сверх-Я, «то, что стоит над Я». В оригинальном немецком тексте заметен конфликт между natura naturans ^[21], нормативными предписаниями культуры, и нервным сознанием, мечущимся вперед-назад в попытках осчастливить обе стороны, неизбежно порождая невроз, то есть болезненное расщепление при обслуживании этих соперничающих планов.

Исключительно полезным оказался вклад Юнга в идею комплекса — осколка личности, прикрепленного к квантуму энергии фрагмента истории, содержащего микропрограмму. Поэтесса Марта Грант шутливо описывает свое взаимодействие с подобными фрактальными сущностями как встречу с «Комитетом»: