Лекарь - Юрий Корчевский Страница 49

Пару минут Никита внимательно разглядывал подарок. Рисунок затейливый, похож на Георгия-Победоносца, и небольшой бриллиант.

— Всё, государь, я свою работу сделал. Прощай!

— Как же «прощай»? А кто обещал научить меня играть в эти… название запамятовал…

— Нарды, — подсказал ему Никита. — Только в Вязьме игры нет. Доску сделать надо, шашки. Это теперь до Москвы подождать надо.

Царь вздохнул:

— Не скоро ещё в Москву ехать.

— А что так?

— Язва моровая в первопрестольной. Боюсь воинство и бояр туда везти, заболеют. Мрёт народ.

Никиту обдало холодом. Слухи об эпидемии бродили, но неясные. А тут сам государь сказал, значит — верно, не врут. Душу охватила тревога — как там Любава?

Лекарь вернулся к своим обязанностям, а царь выздоровел и уже появлялся на людях.

Меж тем из Москвы доходили слухи один страшнее другого. Что вроде уже сотни, если не тысячи умерли, что в городе голод и паника. Никита не знал — верить ли слухам? И никаких способов узнать правду. Ведь и письмо не отправишь — если только с оказией. Так ведь и не ехал никто в Москву, боялись. Да и не пускали туда.

И только два месяца спустя, когда царь получил обнадёживающие известия, они выехали в Москву. Царский поезд — как называли его обоз — растянулся едва ли не на версту, а за ним царедворцы, бояре да князья, и каждый со своим обозом. Колонна санная вытянулась — ни начала не видно, ни конца. И то сказать — одних князей не перечесть: Борис и Иван Морозовы, Илья Милославский, Никита Романов, Борис Репнин, Бутурлин, Хованский, Гаврила Пушкин, князья Долгоруков, Львов, Хитрово, Стрешнев, Ртищев — да всех и не перечесть. Весь цвет дворянства.

За неделю добрались до первопрестольной. Как только сани остановились у хором Елагина, Никита едва ли не бегом кинулся к дому Пантелеевых. Последние метры перед переулком уже бежал. Холодный воздух обжигал горло, выдавливал из глаз слёзы.

Свернув в переулок, он резко остановился и застыл на месте, поражённый увиденным: дома не было. Были стены, обуглившиеся от пожара, была провалившаяся внутрь крыша… Пахло горелым.

От чувства беды сжалось сердце, как будто кто-то ухватил его холодной когтистой лапой. Никита уселся в сугроб, зачерпнул в ладонь снега, вытер лицо. Что делать, где искать Любаву? Жива ли?

Он поднялся и подошёл к бывшему дому. Забор вокруг сгорел, только головёшки из-под снега чёрные торчали. Никита заглянул в пустой дверной проём — выгорело всё дотла.

Потрясённый, он побрёл к церкви, куда ходил раньше. На паперти знакомый нищий кутался в лохмотья. Увидев Никиту, он узнал его и отвернулся, но тот сунул ему в руку монетку:

— Говори!

— Беда в город пришла, парень. Почитай, в самом начале мора сначала купчиха умерла, а за ней и Любава. Она ведь на сносях была… Дом сожгли сразу. Туда не ходит никто, боятся. В каждом квартале, на каждой улице не по одной семье погибло, не один дом сгорел.

— Почему мои? — тупо спросил Никита. Ответа он не ждал, да и что нищий ему мог сказать? Даже могилы нет, поклониться некому и негде.

Никита не помнил, как он добрёл до княжеского дома и прошёл в свою комнату. На постель лёг прямо в полушубке. Он ничего не хотел делать, никого не хотел видеть — полная апатия!

В дверь постучала прислуга.

— Никита, князь к столу просит, ужинать.

Никита лежал молча. Он и князя видеть не хотел. Это ведь он его с собой на войну взял. А остался бы Никита здесь, в Москве, может — и помог бы как-то, спас. Хотя кто его знает? Он ведь даже не представляет, что это такое — «моровая язва». От подобных болезней и при современном ему лечении смертность очень высокая. А уж при нынешнем уровне медицины — если её можно медициной назвать — и вовсе лотерея, случай.

Он не спал всю ночь, мучился, изводил себя укорами. Они здесь умирали, его женщины, а он там, под Смоленском, помощь незнакомым людям оказывал. Как-то несправедливо это. И вроде не грешен он перед Богом и людьми, а наказан.

Он метался по своей комнатушке, не зная, как жить дальше. Сразу опостылело всё, даже любимая хирургия. Были у него раньше женщины, нравились — даже гражданским браком жил, как с Венерой. Но не везло ему, не мог он работу поделить с женщиной, всегда медицину любил больше, чем женщину. Наверное, они это чувствовали и уходили. Тут же влюбился в первый раз, и так сильно — ну как мальчишка. И вновь работа встала между ним и Любавой, и ничего уже не вернуть, ничего не исправить. Невозможно прощения попросить, даже на коленях не вымолить — нет больше Любавы. Как жестока судьба, что подарила ему только одну ночь — и то не всю — на ласки любимой.

Никита подошёл к шкафу, вытащил кувшин с переваром, налил полную кружку и выпил как воду, не почувствовав вкуса. Усевшись на постель, он разрыдался. Над своей ли судьбой, над преждевременной смертью Любавы — кто знает?