Тропой Предков - Гэри Дженнингс Страница 48

Как бы то ни было, а искушать судьбу меня не тянуло. Я и так уже нажил достаточно врагов и не имел ни малейшего желания добавлять к их числу ещё и древних богов ацтеков.

Отойдя совсем недалеко, я заметил сидевшего под деревом picaro по имени Матео. Перед ним был разведён костёр, а с ветки над головой свисал догорающий факел. Рядом с Матео лежали бумага и перо. Я задумался, уж не пишет ли он книгу, очередной роман о рыцарях и приключениях. Понятие «romance», «роман», вовсе не обязательно относилось к истории любви между мужчиной и женщиной, хотя описания подобного рода событий сплошь и рядом встречались на страницах сочинений. Тем не менее при слове «роман» на ум в первую очередь приходили приключения, борьба со злом, дальние походы, завоевания королевств и соперничество за руку прекрасной принцессы.

Сама мысль о том, что я вижу перед собой самого настоящего живого писателя, ошеломляла. Я, конечно, понимал, что книги не вылупляются из яйца, но создаются людьми. Однако этот процесс представлялся мне великим таинством. Не многие из моих знакомых могли написать своё имя, а уж писателя, понятное дело, я не встречал никогда в жизни.

Матео поднял винный мех и сделал большой глоток.

Поколебавшись, хорошенько обдумав наперёд свой шаг, я подошёл к picaro достаточно близко, рискуя получить пинок, а то и удар кинжалом. Матео поднял глаза, когда я оказался в пределах получения смертельного удара, увидел меня и помрачнел.

— Я видел представление, — быстро сказал я, — и нахожу, что пьеса «Жизнь есть сон» была гораздо лучше, чем тот дурацкий фарс, который поставил карлик. Как мог солдат не распознать, что место его жены заняла другая женщина? И откуда вдруг взялась дочь? Автор ничем до этого не намекнул ни на то, что вообще существует дочь, ни на то, что она больна.

— Да что, интересно, может понимать в комедиях щенок lépero вроде тебя? — пьяным голосом пробормотал Матео. Рядом с ним валялся ещё один бурдюк. Уже пустой.

— Ну, может, знатоком комедий меня и не назовёшь, — заносчиво заявил я, — но мне доводилось читать классиков на латыни, на кастильском и даже на древнегреческом. И я прочитал две испанские пьесы, одну Лопе де Веги и другую Миг... — Тут я прикусил язык, потому что другая пьеса была написана не кем иным, как Мигелем Сервантесом, за одно упоминание имени которого этот человек грозился меня оскопить.

— Какие испанские книги ты прочёл?

— «Приключения Гусмана де Альфараче». — Упоминать о другой книге, «Дон Кихоте», мне, конечно, не захотелось.

— Говоришь, знаком с античной литературой? А ну отвечай, какому своему другу Ахиллес разрешил сражаться вместо себя в «Илиаде»? — спросил Матео.

— Патроклу. Тот облачился в доспехи Ахиллеса и был убит.

— Кто убил его?

— Он сказал Гектору, что это были боги и «неодолимая судьба».

— Кто построил Троянского коня?

— Эпей. Он был искусным плотником и кулачным бойцом.

— Кто управлял Карфагеном в «Энеиде»?

— Дидона. Она покончила с собой после того, как Юпитер приказал Энею покинуть её.

— Ubi tete occultabas?! — Перейдя на латынь, Матео спросил меня, почему я прячусь.

Поначалу вопрос испугал меня, потому что я, как вы знаете, и в самом деле скрывался. Но затем я понял, что picaro имел в виду вовсе не это. Будучи пьян, он просто не очень удачно выразился, желая сказать, что я скрываюсь под обличьем lépero, а образован как священник.

И тут я с нехарактерной для меня откровенностью вдруг признался, что знания свои и верно скрываю, потому как носителям шпор вряд ли понравится, что какой-то метис говорит на нескольких языках и знаком с классиками.

Испанец глянул на меня с новым, хотя и пьяным интересом — но потом его любопытство увяло, ибо требовало усилий, которые в настоящий момент не соответствовали его возможностям. Вместо того чтобы продолжать разговор, Матео снова поднёс к губам винный мех.

Кто был этот человек? Похоже, он родился в Испании, что, очевидно, сделало его gachupin, но я не думал о нём как о носителе шпор. В первую очередь он был плутом и актёром. А сейчас вдобавок ещё и весьма пьяным.

— Я уважаю тебя за твой решительный отказ потворствовать этой толпе неотёсанных торговцев и прочих мужланов, которые не поняли, сколь поистине великой является пьеса Кальдерона, — заявил я. — Кальдерон — настоящий художник. Но вот что касается другой пьесы, где вы вообще откопали такую чушь?

— Эту пьесу написал я.

Я застыл на месте, уверенный в том, что мне пришёл конец.

— Но... но...

— И я не обижаюсь, в ней действительно полно несообразностей.

— Она напоминает «Периваньеса и командора из Оканьи», сочинение Лопе де Веги, но его пьеса... была... ммм...

— Лучше. Я знаю. Я взял пьесу де Веги за основу, как скелет, и добавил к ней плоти. Почему, спросишь ты? Да потому, что простые зрители требуют незатейливых пьес о чести, а у де Веги они позамысловатее, но зато написал он их сотни, так что проще рядить их в разные одежды, чем писать новые.

Сказав это, он рыгнул. Ну и ну!

— Видишь ли, мой маленький уличный щенок, что нужно простолюдинам, так это чувствительные глупости, которые затрагивают их сердца, но не заставляют работать голову. Я даю им то, чего они хотят. Если бы я этого не делал, нам в шляпы не бросали бы деньги и в конце концов актёры умерли бы с голоду. Тут выбор простой — если твоё искусство не поддерживает сведущий меценат, лучше всего богатый герцог, ты или потворствуешь сброду, или умираешь с голоду.

— Если бы ты свято верил в своё искусство, то предпочёл бы умереть с голоду! — заявил я.

— Ты или глупец, или лжец, или и то и другое вместе.

И это, несомненно, было правдой. С другой стороны, во всём, что говорил Матео, звучала неподдельная боль. Похоже, он и пил затем, чтобы приглушить неприятный осадок, оставленный этой низкопробной постановкой.

— Однако мне вот что интересно, — сказал я. — Ты ведь знал, как отреагирует публика на пьесу «Жизнь есть сон», но всё равно её поставил. Почему?

Он рассмеялся.

— Гусман явно пошёл тебе на пользу. Как тебя зовут, muchacho? ^[44]

— Кристо Бастард. Мой друг, священник... бывший священник, зовёт меня Бастардо Chico ^[45].

— Тогда и я буду звать тебя Бастардом. Достойное имя, по крайней мере среди воров и шлюх. Я пью за тебя, Бастард, и за твоего друга Гусмана. А также за Одиссея. Да не умрёшь ты, как Одиссей, на утёсах Сирены!