Друид - Клауде Куени Страница 37

Затем Нигер Фабий достал из какого-то деревянного ящика бронзовую статуэтку и протянул ее мне. Это был обнаженный африканский раб, сидящий на корточках.

— Потряси его одной рукой, — предложил купец, — а вторую держи под ним.

Как он и просил, я встряхнул статуэтку, и на мою открытую ладонь выпали несколько черных семян. Поднеся руку к носу и понюхав их, я тут же оглушительно чихнул.

— Это перечница, — довольно улыбнулся купец. — У меня их покупает весь Рим.

Я протянул статуэтку Ванде, и она начала с интересом рассматривать ее. У сидящего на корточках раба в ягодицах были небольшие отверстия, из которых выпадали зерна перца. Я бы никогда в жизни не подумал, что кому-то в голову придет идея сделать нечто подобное. В сравнении с этой вещицей очищенные от кожи и волос черепа, которые наши мастера отделывают тонкими листами золота, показались мне ничем не примечательными предметами, и у меня создалось такое впечатление, будто у наших, кельтских, мастеров нет ни фантазии, ни чувства юмора. Мы с Вандой жадно вдыхали запахи мускатного ореха, тмина, гвоздики и других специй. Наверняка блюда, которыми питались зажиточные римляне, были очень разнообразными. Если мне когда-нибудь придется остановиться на ночлег в Риме, то я обязательно сниму угол или комнату над кухней.

Нигер Фабий сломал печати на небольших глиняных горшочках и позволил нам насладиться удивительными ароматами благовоний и масел. Я тут же вспомнил резкий, насыщенный запах, исходивший от римского офицера. Узнав от купца, что римские женщины натирают свою кожу этими благоухающими жидкостями, я удивился. Честно говоря, аромат Ванды — а это была странная смесь из запахов конского пота, мокрой собачьей шерсти и свежескошенной травы — нравился мне гораздо больше. Чтобы не показаться невежливым или глупым, я решил промолчать и не делиться этим замечанием с Нигером Фабием. Он же тем временем растер на запястье Ванды несколько капель ароматического масла. Для меня оставалось загадкой, почему такое малое количество этой жидкости могло источать столь сильный запах. Похоже, наше удивление, возраставшее с каждым мгновением, проведенным в этом шатре, забавляло Нигера Фабия.

В тот момент наш новый знакомый напоминал мне какого-то волшебника. Резко открыв большую, видавшую виды сумку из грубой кожи, купец достал оттуда платок и протянул его мне. Платок был соткан не из шерсти, но в то же время эта странная ткань отличалась и ото льна. Мне казалось, что гладкая материя струится по моим рукам. Я не мог точно определить, каким образом на платок нанесли рисунок — его явно не нарисовали красками, но и нельзя было сказать, что он вышит золотой нитью.

Моему восхищению не было предела. Никогда еще мне не приходилось держать в руках столь удивительную ткань. Я передал платок Ванде, которая, едва прикоснувшись к нему, с удивлением улыбнулась.

— Это шелк. Самая дорогая ткань в мире! Персы изготавливают из него свои вымпелы и знамена. Но шелк дорогой. Он очень дорогой. На римской границе мне приходится платить за эту ткань двадцать пять процентов таможенной пошлины. Только фимиам не облагается никакими налогами.

— Что я слышу, Нигер Фабий? Ты только что оскорбил римский народ и наш сенат? — В шатре, за нашими спинами стоял тот самый офицер, которому я дал взятку, чтобы он позволил нам сойти с моста и пересечь границу римской провинции.

Нигер Фабий тут же улыбнулся и обнял римского солдата за плечи.

— Это Сильван, — сказал, глядя на нас, купец. — Если бы не он, то я давным-давно разорился бы, проходя через римские таможни.

Офицер громко рассмеялся, услышав это замечание. Похоже, ему было наплевать на то, что все узнали о его продажности. Наоборот, он был рад этому, поскольку надеялся найти таким образом новых клиентов. Римляне не считают взятки чем-то зазорным. Для них это всего лишь пошлины или налоги, которые нигде и никем не учитываются.

— А это мой друг Корисиос, — представил меня Нигер Фабий. — Он кельтский друид.

Сильван уставился на меня широко открытыми от страха глазами, словно передним стоял не человек, а злое божество с тремя головами. Через несколько мгновений он, похоже, взял себя в руки и, все еще с опаской глядя на меня, сделал шаг назад.

— Берегись этого друида, Сильван. Говорят, что они могут заколдовывать животных и убивать людей, не прикасаясь к ним. Друиды, знающие священные стихи, не нуждаются в оружии. Надеюсь, что ты не стал заложником своей жадности и не потребовал у Корисиоса слишком высокую плату?

Римский офицер тут же развязал свой кошелек и, глядя на лежащие там монеты с отвращением и страхом, вернул их мне. При этом Сильван спросил сам у себя, боится ли он кельтских друидов. И, нервно качая головой из стороны в сторону, сам же заявил, будто не видит повода испытывать перед ними страх. Он громко, наигранно рассмеялся, а затем сказал, что не станет требовать ни одного асса с друга Нигера Фабия. Однако я видел страх, застывший в глазах офицера, напоминавшего мне в тот момент испуганную жабу. Я про себя отметил, что такое поведение Сильвана довольно примечательно и вполне может пригодиться мне в будущем. Похоже, суеверия римлян были настолько сильны, что даже варвар-калека, который не мог уверенно стоять на ногах, был способен заставить трепетать от страха закаленного в битвах и вооруженного до зубов римского офицера. Конечно же, при условии, что этот варвар — друид!

— Э, Сильван, да от тебя пахнет так, словно я оказался в огромном шатре, до отказа набитом конкубинами! Можешь мне не верить, но одной капли благовония вполне достаточно!

— Дай мне еще немного. Пора бы тебе запомнить, что офицерам очень нравятся подобные запахи.

— А я всегда думал, что от римских легионеров должно разить луком и чесноком!

— Да, ты прав — именно так и воняет от простых легионеров. Но я — офицер!

Нигер Фабий пригласил нас на ужин в самый большой шатер, принадлежавший ему. Там, растянувшись на мягких обеденных ложах, уже возлежали несколько купцов, тоги которых свидетельствовали о том, что эти люди являются римскими гражданами. Нубийские рабыни по первому требованию подносили им вино, вареные яйца и посыпанные сезамом свежие лепешки. Лишь один из присутствовавших в шатре гостей сидел на стуле. С первого же взгляда я понял, что этот мужчина не римлянин. Он был одет в довольно теплую тунику с длинными рукавами, которую украшали разноцветные полосы. Сейчас, когда он сидел на стуле, край его туники находился примерно на уровне лодыжек. У него была растрепанная борода, а кудрявые волосы на его голове торчали во все стороны. Он чем-то напоминал мечтателя или философа, задумчиво глядевшего в пустоту. Лишь когда гость улыбнулся мне, я узнал его: это был Махес Тициан, купец из Сирии, имя которого скорее говорило о его иранском происхождении. Я улыбнулся ему в ответ и взглянул на двух рабов, жаривших перед входом в шатер целую свинью, пронзенную вертелом. Дрова весело потрескивали в костре. Один из рабов орудовал большой кисточкой из мягкого конского волоса. Медленно и благоговейно, словно совершая какой-то священный ритуал, раб опускал кисточку в горшочек с соусом и размазывал аппетитно пахнущую жидкость по туше. Второй раб, темнокожий нубиец, радостно улыбаясь, крутил вертел и следил, чтобы огонь не погас.