Покер с аятоллой. Записки консула в Иране - Реваз Утургаури

ОТ АВТОРА

Мой отец родился и вырос в Тбилиси. В 17 лет он добровольцем пошел на войну. В 19 уже командовал взводом разведки. Домой вернулся в 46-м с орденом и медалями, ему было всего 22 года.

После войны отец экстерном окончил школу, а затем филологический факультет ТГУ и получил направление на работу в ЦК компартии Грузии. Находясь в аппарате ЦК, он курировал одну из наших «мандариновых» автономных республик, но проработал на этом месте недолго. Скоро умер Сталин, началась хрущевская оттепель, а с нею взятки. Взяток отец не брал и этим «дурным» примером мешал жить другим. В результате его, как представителя молодых национальных кадров, направили на учебу в Москву. Так в 1959 г. наша семья оказалась в столице. Отец окончил Высшую дипломатическую школу МИД СССР и всю оставшуюся жизнь служил дипломатом. Он был отличным профессионалом своего дела и очень жизнерадостным человеком.

Моя мама родилась и выросла в Москве. Во время войны она с друзьями тушила на крышах немецкие «зажигалки», помогала в госпиталях. После войны окончила Московский институт востоковедения. Встретив отца, поселилась в Тбилиси. Когда мы переехали в Москву, поступила в аспирантуру и стала ученым. Всю жизнь мама посвятила Востоку. Она доктор наук, известный и уважаемый в научном мире человек. У нее тоже веселый характер и потрясающее чувство юмора.

Благодаря отцу я стал дипломатом, благодаря маме — востоковедом.

Их личное мужество, проявленное еще в юные годы, цельность характеров, трудолюбие, принципиальность, порядочность, чувство юмора служили мне примером.

Отец меня очень любил и гордился моими успехами. Мама любит и гордится не меньше, но при этом постоянно мной недовольна. Она до сих пор считает, что ее сын обязан добиться большего. Чтоб не расстраивать маму, я очень стараюсь и, как правило, выполняю ее строгие наставления. Тем не менее услышать мамину похвалу мне довелось всего один раз. Это случилось недавно, на 55-м году моей жизни. «Молодец», — наконец-то сказала мне мама, не уточняя, правда, к чему это относится.

Мои любимые старики потратили жизнь, чтобы сделать из меня человека. Эту книгу — отчет о части проделанной работы — я посвящаю им.

ДИПЛОМАТЫ

На девятнадцатом этаже высотного здания небольшой кабинет c окном на Смоленскую площадь. В кабинете шесть человек. Трое из них, молодежь, скрипят перьями, трудятся. Это Костя Шувалов, Саня Балакин и я. Мы переводим огромнейший текст, который из номера в номер на трех разворотах печатает «Джомхурие эслами» ^[1]. Он называется «Краткая позиция Исламской Республиканской партии Ирана». Наши начальники не умеют читать по-персидски, вот мы и корячимся.

Костя Шувалов, умница, свободно владеет пятью языками, уже работал в стране, дело знает блестяще. Мы с Саней у него учимся.

Костя, что такое «ходжат оль-эслам»?

Костя объясняет подробно.

А «ходжат оль-эслам валь-мослемин»?

Костя не ленится и говорит.

За окном капает дождик. Осень, 1981 год. Два года назад в Иране свергли монарха, победила исламская революция, к власти пришло духовенство. С чем это едят, неизвестно.

Почему она победила, если в ней не участвовал пролетариат? Как это — там его нет? А кто же тогда — народ?! Темные массы верующих? Исключено! Попы?

Безобразие! Кстати, где иранские коммунисты? Есть там вообще кто-то из наших?!

Вопросов по поводу революции было много. На них, как ни странно, имелись ответы. Для этого надо было шире раскрыть глаза. Но эти ответы не вписывались в доктрину. В таких случаях глаза у нашего руководства не раскрывались.

Кто-нибудь может толком сказать, что это за революция?!

А шут ее знает!

Есть от нее хоть какая-то польза?

Есть, американцев прогнали.

Вот видите, значит, она — антиимпериалистическая!!!

На том и сошлись.

Хотя, погоди, если она антиимпериалистическая, то почему у них лозунг «Смерть СССР!», ведь мы же — оплот угнетенных планеты?!

Так (или почти так) размышляет наше начальство. Нас к этому процессу не привлекают — молодые еще. Поэтому мы скрипим перьями молча и на свой страх и риск, не всегда согласуясь с доктриной, изучаем новое историческое явление конца ХХ в. — победивший в одной отдельно взятой стране ортодоксальный ислам.

Кроме нас в кабинете присутствуют три дипломата в чинах и со стажем. Они, естественно, такой ерундой, как газетные переводы, не занимаются. Двое из них уже около часа ведут серьезную беседу о посадках на дачном участке различных плодоовощных культур, третий спит, сладко хрюкая и пуская слюну. Один из беседующих, бывший генконсул в Бомбее, служивший до этого в профсоюзе железных дорог, щедро сыплет латинскими поговорками. «Аквила нон каптат мускас!» — и торжественно смотрит на младших коллег. Восток наложил на него отпечаток: периодически он делает умную мину и говорит: «М-мда-а, это, я вам скажу, архисерьезный вопрос, это — политический Тадж-Махал!» Еще он любит поведать о том, как пил водку с Раджем Капуром ^[2]. И еще, как однажды решил проследить, куда отправился наш резидент. «Выехал он из генконсульства, а я думаю: дай-ка поеду за ним. И поехал. Он почувствовал слежку, пытается оторваться, а я не даю. Направо, налево, по переулкам, на красный свет — три часа мотался по городу, ничего у него не вышло. Пришлось вернуться назад. Я тоже вернулся. Выходит он из машины, таращит на меня глаза и говорит: «Виктор Иванович, так это были вы?!» А я говорю: «Да, это был я!»

Неизвестно, что именно резидент написал в Москву, но через месяц дурака отозвали. Он так и не понял за что.

Его собеседник такой харизмой не обладает, но старается не отставать. Он был консулом в Реште ^[3] и там набрался каких-то слов. «Я, это, как его, тоже умею, — говорит он в ответ на очередную латынь. — "Ляхи, ляхи, иль аляхи!" Вот». Бывший железнодорожник растерянно замолкает — неисчислимы великие тайны твои, о Восток!

Храпящий у стенки третий товарищ недавно вернулся из Тегерана с должности зав. консульским отделом посольства.

Добрейшей души человек, как большинство толстых людей. Он озабочен прокормом своей многодетной семьи, другие проблемы его не волнуют. На службу приходит, как положено, в девять, пару часиков спит, потом отправляется за колбасой ^[4]. На спинке стула остается пиджак, а на столе рядом с чистым листом бумаги остро отточенный карандаш. Это свидетельствует о том, что владелец поблизости и вот-вот придет. Обычно он возвращается после обеда. Беседы на дачные темы никогда не ведет, зато с ним можно поговорить о продуктах питания, детской одежде, билетах в цирк. Начальство его не трогает, потому что бессмысленно: восточной тематикой не владеет, языков, кроме русского, не понимает, в дипломаты попал из хозяйственной службы.