Расколотое небо - Кори Маккарти Страница 9

Пиппин обнаружился у них в комнатушке. С измученным видом он валялся на нижней койке. Когда Чейз вошла, он стянул с головы громадные наушники – и из них загрохотала классическая музыка.

– Что было с Кейлом?

– Он ничего не захотел говорить, но, прибегнув к дедукции, я выяснила, что кем бы «Феникс» ни был, он не вражеский. Диспетчерская его вызвала. Там решили, что мы падаем.

– И как это они могли сделать такую ошибку? – съехидничал Пиппин.

Усталость накатила на Чейз. Летать – это одно, а вот разбираться с чужими эмоциями, даже с эмоциями Пиппина, было для нее мучительно трудно, хоть ей и не нравилось в этом признаваться. Дело было тонкое. Пиппин держался так отстраненно и холодно из-за чего-то важного. Она понимала, что ей следует действовать с оглядкой, но когда он попытался спрятаться под своими наушниками, она взяла и села прямо на него.

– Ты странно себя ведешь с того момента, как мы увидели третий «Стрикер».

– Ты вся мокрая!

Он столкнул ее с себя.

– Случайно вышло в душевой.

Пиппин выгнул бровь, заставив ее почувствовать себя виноватой. Это удавалось только ему – и она такого не любила.

– Бунтарь? Или мы его уже кем-то заменили?

– Бунтарь, но спасибо тебе. – Она стала расшнуровывать ботинки, чтобы не смотреть на Пиппина. Та волна адреналина, на которой она отправилась из кабинета Кейла в рекреацию, а потом в мужскую раздевалку, стремительно уходила. На ее место вползала тишина. – Я застукала Сильф за попыткой уничтожить Тэннеру лицо в рекреации. Он болтал о нас с Бунтарем.

– Тэннера отчислят, если он не возьмется за ум, – сказал Пиппин. – Ты об этом тревожишься?

Чейз кивнула. Неужели она ранила Тэннера настолько сильно, что он готов бросить академию? Она потерла лицо.

– Такое чувство, будто смотрю, как он разбивается и горит.

– В каком-то смысле это так и есть. – Взгляд Пиппина был жестким и мрачным. – Тебе не стоило с ним играть. Его чувства к тебе были настоящими.

– Я не играла, но у меня действительно такое ощущение, будто я застряла на карусели. Одни и те же проблемы, снова и снова. – Чувство вины обрушилось на нее лавиной. – Бунтарь сказал, что меня любит. Уф!

– А ты ему ответила, что он тебя не знает?

– Откуда ты…

– Ты всегда так отвечаешь. Послушай, у меня идея: а почему бы тебе не дать ему тебя узнать?

– Я ему не доверяю. – Она ожидала, что Пиппин скажет что-нибудь ехидное, но он промолчал. – Может, мне просто приходится так делать. Чтобы забыть о приближающейся проверке и прочем. Кейл понимает.

– Уверяю тебя: Кейл не понимает твоих любовных побед. – Пиппин перелистнул страничку своей записной книжки. – И эпизоды, когда тебе «приходится так делать», становятся все хуже.

Возможно, он говорил о Тэннере или Бунтаре, но ей показалось, что он имеет в виду нечто большее.

– Пип, сегодня… ты же не думал, что мы погибнем?

Когда Бунтарь сказал такое, это прозвучало глупо, но сейчас Чейз посмотрела на свой финт с точки зрения Пиппина. Близость земли. Кажущееся необратимым падение…

Не отвечая, он нахлобучил наушники. До нее донесся маршевый ритм «Оды к радости» – и ей вспомнилось его отчаянное мурлыканье, когда они неслись к земле. Она его напугала. Вот почему он вел себя так странно.

– Извини, – выдавила она, но это не помогло.

Может, слово испортилось.

– Я правда извиняюсь, – повторила она. Пиппин что-то корябал в записной книжке, словно не услышал ее. Она попыталась заглянуть туда. – Ты ведь знаешь, что у «Оды к радости» есть стихи? На немецком.

– Это называется «слова». И я придерживаюсь мнения, что эта песня вовсе не о радости.

– А о чем же тогда?

– Твои извинения приняты, Чейз. – Он закрыл книжку у себя на груди. – Тебя моя музыка не интересует. Ты притворяешься, потому что тебе стыдно. – Он взмахнул рукой, словно волшебник. – Я освобождаю тебя от чувства вины.

Наверное, его жест сработал бы, если бы он тут же не ушел и не сел за свой стол. Она устроилась на его подушке, бросив взгляд на его семейные фотографии, пристроенные между прутьями верхней койки. Десятки снимков трех его младших братьев и его толстобедрой матери. И даже одна фотография его отца, человека, которого он назвал «прямым, как флагшток».