Зов костяных кораблей - Р. Дж. Баркер Страница 8

На «Дитя приливов» Динил ждал вместе с Квелл, которая теперь неотступно следовала за ним, и две пары обиженных глаз смотрели на Джорона. За ними стоял Спракин, который был казначеем до того, как Миас сняла его с этой должности, и теперь он старался всячески досадить Джорону. Он достаточно давно служил на флоте, чтобы знать, как далеко может дойти в неподчинении, прежде чем на него обрушится гнев Серьезного Муффаза.

– Супруга корабля хочет, чтобы вы взяли тех, кто прибыл на моей флюк-лодке, и надели на них черные повязки, – сказал Джорон. – Но потом, а сейчас их необходимо связать и держать отдельно от нашей команды. Я должен вернуться на торговца вместе с ветрогоном и Гаррией; на борту того корабля много больных.

– А зачем им ветрогон? – спросил Динил.

Прежде они были друзьями, однажды – любовниками, но их отношения разрубил Джорон, вместе с рукой Динила – и теперь ничего не осталось, в том числе руки. Динил, Квелл и Спракин образовали небольшой союз, основанный на ненависти к Джорону, которая ранила его всякий раз, когда он видел их вместе, что на корабле размера «Дитя приливов» случалось довольно часто.

– Об этом просила супруга корабля, смотрящий палубы, – сказал Джорон, который почувствовал, что его речь столь же напряжена, как и тело.

Холодная формальность пришла на смену жару эмоций, которые они разделяли прежде. За спиной Динила ухмыльнулась Квелл, ей никогда не нравился Джорон, а когда он получил более высокий чин, ее ненависть лишь усилилась. Она, в свою очередь, с ее злобным характером, пугала Джорона. Впрочем, он бы никогда в этом не признался. Он не сомневался, что Динил и Квелл контролировали каждый его шаг. Спракин просто криво улыбался и ждал момента, когда у него появится возможность доставить Джорону неприятности.

– Наш долг состоит в том, чтобы предоставлять супруге корабля все, чего она хочет, не так ли? – улыбнулся Спракин, но в его улыбке не было ничего приятного.

Динил не обратил на его слова внимания и сделал шаг вперед.

– Квелл, выполни свой долг, приведи сюда Руку Старухи и говорящего-с-ветром, – холодно и жестко сказал он. – После чего отведи этих мужчин и женщин в корабельный карцер, где они останутся до тех пор, пока не будут готовы к исполнению своего долга.

Джорон отвернулся. Он заметил, как часто Динил, а также те, кто его окружали, использовали слово «долг». Именно чувство долга заставило его потерять руку, а Джорона вынудило ее забрать. Каждый из них по-своему действовал правильно, поэтому Миас сохранила должность Динилу на корме корабля, хотя он угрожал ее жизни. И каждый день, когда они стояли там вместе, Джорон чувствовал, что она совершила ошибку, и подозревал, что Миас думала так же, – впрочем, она никогда в этом не признается.

«Супруга корабля двигается только вперед, – однажды сказала она. – Я не стану смотреть на ошибки, оставшиеся за моей кормой, Твайнер, с того самого момента, как я уточнила свои горизонты».

Джорон не стал долго задерживаться на борту, слишком уж холодная здесь царила атмосфера. Он оставил Динила разбираться с новыми членами команды и отправился обратно на «Сокровища девы» вместе с ветрогоном и Гаррийей. Старая женщина сидела на дне лодки между гребцами, обхватив себя руками. Ее привели на корабль как одну из привязанных-к-камню, которые занимали самое низкое положение на костяном корабле, так как ничего не знали о море, однако Гаррийя показала себя умелой целительницей. Редко на корабле были такие хорошие лекари, не говоря уже о корабле мертвых, вроде «Дитя приливов». И она стала Рукой Старухи. Как и Динил, Гаррийя вызывала у Джорона тревогу, но совсем по-другому.

Когда они встретились в первый раз, женщина назвала его «Зовущим». А потом, через несколько месяцев, когда все казалось потерянным и смерть неизбежной, он запел, и появился аракесиан, словно призванный песней. Последний могучий и таинственный морской дракон спас их от полного уничтожения, и хотя Джорон был уверен, что дело не в нем и его пении, у него постоянно возникало сомнение, не лжет ли он себе. Ведь он слышал песню аракесиана и ощущал его присутствие, как никто другой.

За исключением ветрогона.

Говорящий-с-ветром преодолел свой ужас перед Северными штормами и вернулся в прежнее состояние неизменного любопытства. Сейчас его завораживали гребцы. Дети палубы с интересом поглядывали на ветрогона, достойно реагируя на его интерес. Обычные моряки побаивались говорящих-с-ветром, но команда «Дитя приливов» относилась к нему с той же любовью, которая предназначалась только для Черного Орриса, сквернословившей черной птице, поселившейся на такелаже «Дитя приливов».

– Это зачем? – спросил ветрогон, указывая на уключины.

– Чтобы весло на них опиралось, – ответила Фарис со своего места на корме лодки. – Так детям палубы легче грести.

– Зачем грести? – спросил ветрогон, его острый клюв открывался, и слова вываливались из горла, не сформированные языком и губами, как положено. – Я делаю воздух. – Он показал на свернутые крылья корабля когтем, которым заканчивался его локоть под крылом, спрятанным под разноцветными одеждами.

– Береги силы, ветрогон, – сказал Джорон. – Дети палубы гребут потому, что скорость сейчас не имеет существенного значения. Твоя магия может пригодиться позднее, и сейчас глупо ее тратить.

– Джорон Твайнер не умный, – пронзительно закричал ветрогон и перескочил на нос маленькой лодки, где встал рядом с Джороном. Затем он повернулся всем телом в сторону громады торговца, вздымавшейся впереди. – Плохие вещи, – сказал он. – Плохие вещи начинаются здесь.

– Какие плохие вещи? – спросил Джорон.

– Возвысь свой голос, Зовущий, – сказала Гаррийя, сидевшая на дне лодки, рядом стояла сумка с ее лекарственными растениями. – То, что давно похоронено, сейчас снова выходит на свет.

– Что ты имеешь в виду? – Ее слова казались ему странными предметами, которые плавали вокруг него.

Он чувствовал, что существует в лодке с налегавшими на весла детьми палубы отдельно от всех. Шум моря отступил, ярко окрашенная одежда потускнела, и в его ушах звучал только голос Гаррийи.

«Кейшан поднимается, Джорон Твайнер, кейшан поднимается».

К нему вернулись все звуки, старая женщина сидела на дне лодки и рылась в своей сумке, словно не сказала ни слова.

Быть может, она молчала?

Прежде он бы в этом не усомнился, но в последнее время Джорон уже не был так уверен в собственных чувствах. Возможно, причина состояла в том, что он слишком долго обходился без сна, или его изменило что-то другое, но ему не нравилось думать о таких вещах. Он почесал верхнюю часть предплечий, где у него побаливала кожа. Он уже не сомневался, что его поразила гниль-кейшана, и одновременно надеялся, что причина в другом, но не осмеливался с кем-то поделиться своими тревогами – сначала гниль приносила язвы, а потом безумие. Все чаще у него появлялись причины сомневаться в окружающем мире, не верить собственным глазам и ушам.