Обмен заложниками - Иван Наумов Страница 58

Родители успели научить его, как существовать в постепенно схлопывающемся мире. Распавшаяся цивилизация оставила своим последним представителям несметные сокровища, бесконечные запасы, уже ненужные знания. Осень человечества затянулась на долгий век, но теперь подходила к концу.

Лет пять, как перестали приходить письма от сумасшедших старух, зовущих на Аляску, Памир, Кергелен, Шпицберген — «Мы можем хотя бы попробовать!»

«А что мы будем пробовать?» — спросил он в ответ на самое первое приглашение, ему тогда едва исполнилось двенадцать. Было стыдно до сих пор.

Два года, как перестали отвечать колорадцы. Прошлым летом замолк Тибет. Умерло несколько серверов, и сеть развалилась на несообщающиеся части, как цифровая Гондвана. В ее агонизирующем теле пока еще циркулировал спам, постепенно заполняя давно бесхозные почтовые ящики.

Стас подозревал, что уже по-настоящему одинок. Хотелось верить, что где-нибудь на безымянных атоллах или в гренландских торосах счастливые дикие люди, не подозревая о зарождении, расцвете и гибели цивилизации, так и не обретшей смысла, ловят кальмаров или охотятся на тюленей. Что вездесущая пыльца не смогла преодолеть какой-нибудь проливчик с особо хитрой розой ветров, и на затерянном острове можно срывать фрукты прямо с ветки, пить воду из ручья, выкапывать из земли сладкие корешки. Но спутники продолжали сканировать с разрешением в ладонь всю территорию планеты, и поводов для оптимизма не возникало.

А сегодняшним утром среди мертворожденного почтового хлама он впервые за долгие недели увидел осмысленный адрес. Боливийская индианка-аймара с непроизносимым именем когда-то переписывалась со Стасом на плохом английском — «Конкистадоры обидели нашу землю, теперь Пачамама обижать конкистадоров. Улыбаемся и уходим отмщенные, мой удаленный друг!» — но замолчала так давно…

Трясущимся пальцем Стас ткнул в «Открыть письмо». Мертвые люди не пишут писем?

«Автоматическая рассылка: по всем адресам книги контактов.

Уважаемый корреспондент!

Если Вы получили это сообщение…»

Стас, зажмурившись, нащупал альт-эф-четыре.

Потом оделся, взял лопату, газовую горелку и отправился добывать себе лыжи.

Окна на юг — ожидание рассвета. Недели через две солнце перестанет уходить за горизонт, начнет медленно-медленно прогревать мерзлоту, и снова юг превратится в долину смерти.

И все равно, так хочется дождаться весны, подумал Стас.

Он не мог бы сказать, откуда это дурацкое желание — посмотреть на лишайники. Хотя бы издалека увидеть что-то живое. До перевала — меньше сорока километров, а оттуда открывается вид на пойму. И в хорошую погоду можно разглядеть сизые, белесые, бирюзовые пятна лишайников у горизонта.

Широким коньком на новых лыжах. Похрустывает наст, когда его пронзают острия палок. Ветер метет по самому низу, поднимая порошу до колен, и кажется, будто ты, как в старых записях, на сцене Кремлевского дворца съездов, в руках микрофон, а клубы белого дыма плещутся под ногами. Только в зале — совсем пусто.

Старый приятель — дорожный знак на заброшенном зимнике. «Кюсюр 120 км».

Левой-правой! И поднимается в душе песня — папина песня. Старинная, тех еще времен, когда жили олени. Гортанные, колдовские слова так и не познанного якутского языка. Спой ее сам себе, Анастас. Потому что даже в Боливии тебя уже никто не услышит.

Начался пологий спуск. Стас сгруппировался, зажал палки под мышками, и заскользил, заскользил вниз. Впереди темнел крупный скальный выступ. Трещины, забитые снегом, складывались в причудливый узор.

Обогнув каменного стража, Стас здорово разогнался. Стена тумана встала перед ним как из-под земли. Непроглядная, стылая хмарь, застывший в воздухе снег.

Стас попытался затормозить слишком резко, потерял равновесие, не видя перед собой ничего, взмахнул палками, лыжи чиркнули по камню, тело по инерции пошло вперед, и удар принес боль и темноту.

Щека прижата к плоскому, прохладному, шершавому. Онемела подвернутая рука. Пошевелиться, почувствовать ноги. Хорошо. Боли нет. Совсем.

Стас оперся на локти, перевернулся на спину, сел. Отстегнул сломанные лыжи. Отложил в сторону палку — вторая, видимо, отлетела в сторону, когда он падал.

В тумане словно образовалась лакуна, пустое пятно, и Стас сидел в его центре, недоверчиво осматриваясь. Молочная взвесь, окружавшая его неровным кольцом, казалась застывшей, отлитой в форму. А под ногами был не замороженный камень, а аккуратная светлая плитка, ровными квадратами уходящая во все стороны.

Стас осторожно поднялся и снял шапку. Тепло. Шагнул к туманной завесе, протянул руку. Пальцы погрузились в молочную мглу. Под ногами одна из плиток засветилась, и на ней проступил изящный трехцветный узор — объемное переплетение линий.

Стас шагнул в туман и через пару шагов снова оказался перед своими сломанными лыжами, но с другой стороны. Несколько плиток светились узором, похожим на сложный иероглиф. Стас сделал три шага назад, входя в туман спиной, и споткнулся о лыжную палку. Он опять очутился там же.

Обойдя свободное пространство — напрашивалось слово «комната» — по кругу, Стас внимательно рассмотрел пиктограммы. На всех узор совпадал, значит не было смысла пытаться пройти сквозь молочную стену и в других направлениях. Комната собиралась превратиться в камеру.

«Нет смысла!» — повторил Стас про себя, уже запомнив узор.

И тотчас еще на одной плитке у стены расцвел новый рисунок.

Стас поднял палку и одну лыжу, оставив вторую «маячком». Подошел к новой пиктограмме, стараясь удержать в памяти сплетение линий, и двинулся вперед.

Новая комната, вдвое больше первой, тоже была пуста. Квадратная сетка плиток только сбивала с толку, потому что ни одна стена не шла по прямой. Обойдя комнату по периметру, он насчитал еще десяток «бессмысленных» плиток, но было еще несколько незнакомых.

Разглядывая один из узоров, Стас внезапно подумал о еде. Шагнув вперед в новую комнату, он обнаружил высокий помост, на котором стояла тарелка с комками белой субстанции. Стас осторожно попробовал один.

Потом он выучил пиктограмму «Домой» и вернулся к оставленной лыже.

Если есть тарелка, то кто-то должен был ее туда поставить. Если в тарелке еда, значит, она кому-то предназначается. Жаль, вас нет рядом, Семен Аркадьевич. Я, как дурак, снова надеюсь, что встречу себе подобного. Почти двадцать лет видел людей только на экране и совсем не знаю, как себя вести. А вы напомнили бы мне о метафизике и усомнились бы в том, насколько я объективно воспринимаю реальность, и до какой степени это реальность.

Если я умер, Семен Аркадьевич, то все напридуманное человечеством о последнем путешествии мало похоже на то, что я вижу перед собой!

А во второй заход Стас нашел зал, где объемные узоры висели в воздухе, то вспыхивая искрами, то бледнея до невидимости. Здесь не было уже выученных пиктограмм, но новые знаки просились, стучались в мозг. Язык вдруг «узнавал наощупь» незнакомые сочетания звуков, за каждым узором рано или поздно проступало его значение.