Плерома - Михаил Попов Страница 44

В вестибюль Лазарета Вадим спустился в полнейшем смятении чувств, к тому же неприятные эти чувства перемешивались с короткими паническими мыслями, отчего ощущение внутреннего хаоса становилось совершенно непереносимым. Он остановился у стеклянной стены и стал смотреть на ни в чем не виноватый лес, на бессильных помочь его горю людей, на кувыркающиеся в воздухе Чудесные летательные машины, совершенно бесполезные в предстоящем ему деле.

Простояв так довольно долго, Вадим пришел к выводу что ему не обойтись без чьей-нибудь хотя бы помощи Отец? Кажется, его союзнические возможности исчерпались одним трезвым порывом. Тогда кто?

— Ну как у нас дела, Вадим?

Обернувшись, он увидел перед собой давно знакомую парочку: мама, дочь. Они стояли рядом, одинаково улыбались, с одинаковым грустным сочувствием в глазах. Неужели настолько заметно, что его дела так отвратительны?

— Идут.

Они по очереди кивнули.

— Не нужно ли вам как-нибудь пособить? Мы понимаем, это вопрос в высшей степени деликатный, но к старым друзьям вы, как нам кажется, могли бы обратиться. Поверьте, ничего, кроме самого чистого желания вам помочь, за нашими словами нет.

Вадим зачем-то кивнул, непонятно было, соглашается ли он принять помощь, или всего лишь выражает признательность за ее предложение.

— Что означает ваш кивок?

— Я благодарен, я буду знать, что… спасибо.

Мать и дочь опять по очереди улыбнулись, кивнули невнятному юноше и удалились по своим эстетическим делам. Он смотрел им вслед. Все же косметическая коррекция большая сила. Обе женщины вроде бы остались сами собой, но без единой уродующей детали. Бородавки, складки на шее и животе, сыпь веснушек на носу и запястьях, все исчезло. Конечно, жаба все равно остается жабой, однако… тут его мысль перескочила на другое — а ведь интересно, за все время разговора с ними он так и не понял, где мать, а где дочь.

Вадим лежал на кровати у себя в комнате, закрыв глаза, и пытался думать, но получалось не лучше, чем перед стеклянной стеной в вестибюле. Итак, все против него! Любаша в бегах. Необъяснимо, ненужно, не из чего не следовало! Или он чего-то не заметил важного? Пялился во все глаза, ловил каждый поворот интонации, в каждой мимолетной усмешке пытался разобраться. И удрала ведь не только от него, но и от отца. Кстати, это удивляло Вадима больше всего. Злило меньше, а удивляло больше. И главное, пожаловаться некому. Перед всеми стыдно. Поход в Лазарет очень даже отрезвил. Ох, как приложили мордой об стол. Нянчились, нянчились, а потом ледяной ушат. Вадим вспомнил, как старшие пацаны учили его плавать на Соми. Вывезли на лодке на середину и — за борт. Ори, барахтайся. Но зато теперь он как линь. И что этот деятель с трубкой имел в виду под «противной» жизнью. Сошлют санитаром в холерный барак? Но теперь такого быть не может. Засадят в тюрьму, в одиночку, без окон, без дверей. Но этого тоже теперь быть не может. А, вдруг, может?! И, все красивые сказки про полную свободу, это только сказки. Надо что-то делать с этой отрывочной манерой размышления. Тоже наверняка продукт истерики.

Итак, рассмотрим, на расклад. Сбежала. Послали. Помощь? Обращусь я к друзьям. Да никогда в жизни!

Вспомнился бешеный Бажин на банном крыльце. Валерик? А у того вообще набор отравленных скальпелей для полосования чужих самолюбий. Маринке и рыжему хронику к несчастью все известно. Предлагают подмогу, делают вид, что от всего сердца. Доктор делает вид намного хуже, чем сестрица, но перед нею намного стыднее.

Бесшумно отворилась дверь, и в комнату вошла мать. Вадим глаз не открыл, и так было ясно, что она тихо и печально улыбается, кутая руки в фартуке. Сейчас подойдет и сядет на краешек кровати. Раньше у изголовья стоял стул, но вчера Вадим оттащил его в отцовский вертеп, чтобы материнскому сочувствию негде было примоститься.

Села на краешек. Борется с острым желанием погладить несчастного сыночка по головушке. Боится. Ибо сыночек взовьется, как ударенный током. Нет на свете ничего непереносимее материнских ласк. Она уж научена, и поэтому борется, борется с фартуком. Как же это так получается, что и счастье такое ей — одарена заново сыном, и…

Резко встала и быстро уходит — на ресницах повисли две слезины, вдруг капнут!

Уход матери принес громадное облегчение. Все же сердечные отношения между ними так и не возникли. Мама из детских воспоминаний и эта молодая, болезненно заботливая и неуверенная в своей уместности, женщина не сливались в одно существо, хотя были схожи так, как только вообще могут быть схожи люди. Близнецы не только телесные, но и душевные. Годы, прожитые с сознанием того факта, что она мертва, остались невидимо стоять между ними. Вадим все время ловил себя на том, что старается так устроить свою жизнь в семье, чтобы в ней было как можно меньше семейных отношений. Пару раз он пытался быть в большей степени сыном, чем оно уже сложилось, но бросал свою жестяную жалость, больно уж самому приходилось от собственной фальши. А ведь сплошь и рядом можно было наблюдать куда более счастливые семейные схемы. И дети вполне сходились с родителями, которые были моложе их по возрасту, и даже воскресшие любовники не отказывались от своих состарившихся любовниц. Правда, встречаются варианты и похуже. Вадим подумал о Бажине и Валерике: ни тот, ни другой не поддерживали практически никаких отношений со своими предками, улетевшими всею четверкой в теплые края, чтобы там распутывать узлы взаимоизмен.

Итак, девушка исчезла. Не могла же она исчезнуть никуда. Она направилась куда-то и, значит, к кому-то. Придется раскидывать сеть поиска. Может быть, очень широкую.

Понеслось составление мысленного списка. Проверим всех этих теток, дядек и подружек.

Вадим попытался вспомнить, куда он засунул свой компьютер. Встал, вынул из кармана старых брюк клетчатый платок, расправив, бросил его на спинку кровати.

— Так, слушай меня, дорогой.

— Слушаю и повинуюсь, — платок превратился в экран и заговорил голосом джина из старинного фильма.

Очень скоро выяснилось, что все родственники — иблизкие и дальние, и мертвые — вне подозрений. Матвей Иванович уже провел подробную и внимательную работу на этом направлении. Так что мысль о том, что Люба внезапно среди ночи кинулась к кому-то из родичей «погостить», отпала сама собой.

Одноклассниц «джин» перещелкал, как семечки. Старушки, дурнушки, четыре еще до сих пор не воскрешены, не отыскано достаточного количества интеллектуальных следов их существования, возобновленные тела плавают в водяных фобах в подвалах Лазарета.

Одноклассники: половина даже не вспомнили о Любе, кто такая? «Ах, да, сидела в углу под картой СССР, тихонькая, с хвостом». «Что про нее можно сказать? Ну списывать давала. А давала ли вообще, не знаю».

Вадим лежал с закрытыми глазами, слушая хрипловатый голос работающего прибора:

— Обработанный материал позволяет заключить, что, скорей всего, ничего похожего на стойкие интимные отношения, чреватые рецидивами, у девушки Любы ни с кем из одноклассников не было. Прикажете, кроме класса «Б», проверить еще классы «А» и «В»?