Нептунова арфа - Андрей Балабуха Страница 25

— Опять струсил? — спросило чудовище, и Аракелов ничуть не удивился ни тому, что оно говорит, ни тому, что говорит оно голосом Жорки Ставраки.

— Нет, — сказал он, спрыгнул в воду и, отведя ствол лазера в сторону, примостился рядом с чудовищем. Ему было весело. — Маска, маска, я теб знаю.

— Ну и знай себе. Ведь ты же не пошел…

— Я пошел. И сделал. Без меня «Марта» ничего бы не смогла.

— Да, — по-свойски подмигнуло существо, и Аракелов впервые удивилс по-настоящему: он никогда не слышал, чтобы спруты мигали. — Да, ты пошел вторым. Вторым уже не страшно…

— Я пошел бы и первым.

— Бы… Существенная разница. Ты просто испугался, дружок.

— Нет. Я боялся, пока не знал. А когда узнал, перестал бояться. Я теб знаю. И не боюсь.

Спрут помолчал, играя лазером, потом насмешливо спросил:

— А кто тебе поверит?

— Поверят, — ответил Аракелов, но прозвучало это у него не слишком уверенно. — А не поверят — плевать. Я-то знаю.

— Вот и расскажи это своим там, наверху. Посмотрим, поверят ли они.

— Поверят. Потому что знают меня. А я знаю тебя.

— Не знаешь. — Чудовище расхохоталось. Смотреть на хохочущий роговой клюв было жутковато. — И никогда не узнаешь.

Аракелов заметил, что оно стало как-то странно менять форму, расплываться. Так расплывается чернильное облачко каракатицы.

— Знаю. Ты сероводород. И мне на тебя наплевать.

— Нет, дружок. Я — пучина. Сегодня я сероводород, ты прав. А завтра? Я сама не знаю, кем и чем буду завтра. Как же можешь знать это ты?

— Ничего, — сказал Аракелов. — Теперь я тебя всегда узнаю. Всегда и везде.

— Посмотрим, — хихикнуло облачко сепии, окончательно расплываясь, растворяясь в сгустившейся вокруг тьме. — Посмотрим… А пойдешь ли ты еще хоть раз вниз? Разве трусы ходят вниз? И разве их пускают сюда?..

— Пойду! — заорал Аракелов, бросаясь вперед, на голос. — Вот увидишь, пойду!

Он сделал мощный рывок, но голова уперлась во что-то холодное, жесткое, и он проснулся.

Было совсем темно. Значит, проспал он долго и уже наступила ночь. Он лежал на боку, упираясь лбом в холодный пластик переборки. Хотелось пить. Аракелов повернулся и сел. И тогда увидел, что за столом кто-то сидит. Кто — разобрать было невозможно: из-за плотно зашторенного иллюминатора свет в каюту не проникал. Он протянул руку к выключателю.

— Проснулся? — Это была Марийка.

— Ты? Здесь? — От удивления Аракелов даже забыл, что собирался сделать.

— Да… — В голосе ее прозвучала непривычная робость. — Понимаешь, мне нужно было увидеть тебя первой. До того, как ты увидишь других. Вот я и пришла.

Аракелов ничего не понимал. Голова спросонок была тяжелой, может быть, из-за снотворного. Он протянул руку и нащупал часы. Поднес их к глазам: слабо светящиеся стрелки показывали почти полночь.

— Ты не хочешь разговаривать со мной?

— Сейчас, — хрипло сказал Аракелов. Он пошарил по столику: где-то должен быть стакан с соком. Он всегда в первую ночь после работы внизу ставил рядом с постелью сок и, просыпаясь, пил. Это так и называлось; постбаролитовая жажда. Ах да, спохватился он. Зададаев… снотворное… Значит, соку нет. Но стакан неожиданно нашелся. Ай да Витальич! Кисловатый яблочный сок быстро привел Аракелова в себя.

— Саша… — Марийка подошла, села рядом. — Ты не простишь мне этого, Сашка, да?

— Чего? — не понял Аракелов. Он обнял Марийку и вдруг почувствовал, что плечи у нее мелко-мелко вздрагивают. — Да что с тобой?

Марийка откровенно всхлипнула.

— Я так и знала, что не простишь…

— Ничего не понимаю! — Аракелов растерялся.

Марийка подняла голову.

— Значит, ты не знаешь? Тебе не сказали?

— Да чего?!

— Сашка, это ведь я…

— Ты?! — Все сразу встало на свои места. Перед Аракеловым мгновенно возникла залитая солнцем палуба и Марийка, томно раскинувшаяся в шезлонге… «Мне в „Марте“ посидеть надо, на следующей станции она по моей программе работать будет». И зададаевские умолчания и увертки стали ясны. Эх, Витальич!..

— Значит, ты… — повторил Аракелов.

— Да, — сказала Марийка. — Понимаешь… Это все так получилось…

— Понимаю, — Аракелов отодвинулся от нее и оперся спиной о переборку. Ему было больно от обиды и обидно до боли. — Дух струсил, надо нос ему утереть. Понимаю.

— Ничего ты не понимаешь! Я же люблю тебя, дурака! И знаю, что ты не струсил, ты не мог струсить. Это они говорили, что ты струсил…

— Они?

— Ну да. Я в «Марте» сидела, люк был открыт, а они рядом встали…

— Кто?

— Жорка, Поволяев и еще кто-то, я их не видела, только слышала. И говорили, что ты струсил. Мол, батиандры со своей исключительностью носятся, подумаешь, дефицитная профессия, нужно им себя беречь дл грядущих подвигов… А что человек погибает — ему наплевать, духу нашему… И в таком роде.

— Та-ак, — сказал медленно Аракелов. — Ясно. — Это он предвидел еще внизу.

— И я к ним не вышла. Понимаешь, не вышла. Сама не знаю почему. Побоялась, что ли?

— Чего?

— Не знаю. Я бы, наверное, им по рожам надавала.

«Стоило бы, — подумал Аракелов. — Но это я могу и сам».

— И что же ты сделала?

— Когда они отошли, вылезла, поставила слип на автоспуск. Я видела, как это делают…

— Ясно, — сказал Аракелов.

В принципе в этом не было ничего невозможного. Отмотать метров двадцать троса на барабан носовой лебедки «Марты», застопорить судовую лебедку, а потом помаленьку стравливать трос, соразмеряясь с опусканием слипа. Дл опытного водителя это не представляло особого труда. Но как справилась с этим Марийка? Ведь опыта работы с «Мартой» у нее с гулькин нос… И как никто ей не помешал? Ведь слип скрежещет так, что только в баролифте не слышно! Конечно, когда «Марта» уже пошла к воде, остановить ее было бы нельзя, но до того? Куда смотрел вахтенный? Мда-а, подумал он, дисциплинка… Пораспустил народ Ягуарыч…

— И никто тебя не остановил?

— Нет…

— Молодцы! — искренне восхитился Аракелов. На мгновение ему даже стало весело. — Хоть судно укради, не заметят, если есть о чем посудачить!.. Но на кой черт ты полезла? Зачем?

— Затем, что я слышать не могла, как они про тебя… Понимаешь? Я уже все знала — и про патрули, и про «рыбку». И понимала, что ты там сидишь и думаешь…