Справедливости – всем - Евгений Щепетнов Страница 14

Хотя, по большому счету, я его понимаю. С каким удовольствием я бил бы в живот того судью, который присудил, будто моя жена и дочка сами виноваты в том, что их задавили! Я потом навел справки – это продажный судья. Про него всякое говорили, но одно абсолютно точно – за моих близких ему забашляли хорошую сумму.

В его бурной деятельности и еще были нехорошие эпизоды – например, сынок одного из авторитетных людей города на огромной скорости буквально снес выехавшую из переулка малолитражку. Погибших признали виновными, так как они должны были уступить дорогу. А то, что физически нельзя было увидеть машину, несущуюся с дьявольской скоростью, – это все ерунда. Недоказуемо! Скорость-то никто не замерял!

Там и еще были дела – такие же мутные и тошные. Но даже вспоминать о них не хочется – об этих педофилах (не доказано!), о насильниках (насилие не доказано!), о кидалове с квартирами (договор не вызывает сомнения!).

Прежде чем принять решение, я хорошо поработал. Многое знаю. Хотя и эпизода с гибелью моих близких хватит для справедливого приговора. Ей-ей, моя семья перевесит жизнь всего мира. Ради них я бы убил все и всех!

Печально все, что происходит с нашей жизнью, и с судом в частности. Рушится страна, летит в пропасть, и некому ее остановить. Совсем некому! Рвут ее на части стаи злобных шакалов, и нет охотника, который их всех разгонит. Пьяный президент, олигархи во власти, продажные судьи и не менее продажные менты. Куда мы все катимся?

На первый адрес мы попали примерно в три часа ночи. Это была обычная, стандартная панельная пятиэтажка, в подъезде которой пахло трупом. Нет, скорее всего, тут никто не помер – просто вот так тут пахнет. Заходишь, и аж с ног сшибает. Запах трупняка, падали, помойки. В подвале регулярно прорывается канализация, да плюс постоянно течет вода. Вся эта адская смесь настаивается на дохлых кошках и собаках, и получается то, что получается.

Как тут живут люди – не знаю. Просто живут, да и все тут. Как крысы на помойке. Деваться-то некуда. «Панельки» давно уже должны быть расселить – у них срок службы двадцать пять лет, но стоят проклятые уже и по тридцать пять лет, и больше – пока на голову не свалятся, хрен кто будет расселять. Не то время, чтобы квартиры раздавать за просто так.

Пришлось идти одному, Янека оставил стеречь пленников. Один никуда не денется, а вот второй… можно было бы его, конечно, приковать за руку к машине, но это только в кино преступники смирно сидят и дожидаются, когда полицейский соизволит вернуться. У нас за это время и ручку над дверью поуродует, пытаясь выбраться, или еще какую-нибудь гадость измыслит – вдруг он Кулибин и умеет открывать наручники спрятанной в заднице скрепкой? Ну его на фиг, пусть Янек стережет. Что я, один с арестом не справлюсь? Власть я или не власть?

Квартира на третьем этаже, деревянная дверь, даже не обитая дерматином. Да и толку-то обивать – все равно испоганят. Порежут или подожгут – вон дверь напротив. Был дерматин, да, а теперь свисает клочьями, как шкура гнилого дракона. Здесь бы по-хорошему стальную надо дверь, но она денег стоит. Не по доходам здешнему контингенту.

Сначала потянулся рукой к звонку, очень похожему на коричневый женский сосок, потом в свете тусклой пятнадцативаттной лампочки (на удивление сохранившейся на своем месте) увидел два оголенных провода, торчащих рядом со звонком. Дави – не дави на этот «сосок» – ничего не брякнет. А вот если соединить эти провода вместе, тогда может что-то и получится.

Так и сделал. А когда сделал, с немалым удовлетворением услышал за дверью бодрую трель старого советского звонка. Умели делать вещи наши отцы! Небось лет тридцать звонку, а ревет, как будто вчера сваяли! Мертвого подымет!

Как и следовало ожидать, меньше чем через минуту после такой какофонии за дверью послышалась возня, глазок загорелся световым пятнышком и снова потемнел – закрытый приблизившимся к нему глазом. А потом кто-то грубым мужским голосом – то ли спросонья, то ли с похмелья – спросил, будто решил убить меня напором содержавшихся в этом самом голосе яда и злобы:

– Чо надо?! Чо звонишь посреди ночи, придурок?!

– Милиция, уголовный розыск! – Я достал удостоверение, раскрыл его, продемонстрировал глазку. – Откройте! Мне нужен Сычев Сергей!

– Мили-иция! Уголо-о-овный ро-о-озыск? Эй, уголовный розыск, иди на..! Санкцию прокурора давай! Козлы, мусора, совсем оборзели! Чо стоишь – на… пошел!

Вот терпеть не могу людской наглости! Хамства! А еще – когда меня посылают, чувствуя свою абсолютную безнаказанность! Но я сделаю еще одну попытку, почему бы не дать людям шанс? Все-таки пришел в три часа ночи, нарушил, так сказать, покой. Они-то не убивали парня.

Хотя… разве не убивали? А кто воспитал ублюдка ублюдком? Кто внедрил в его голову мысль, что убить другого человека, чтобы забрать его вещь, можно и даже правильно? Разве он уродился таким злодеем и сразу пошел молотить по голове прохожих стальным прутом? Нет, неуважаемые, это вы виноваты! Вы бухали, воровали, ловчили, говорили в спину трудолюбивым и непьющим всякие гадости! А он все запоминал. Рос и запоминал. Формировался как подонок и негодяй. А когда вырос, стал взрослым негодяем – пошел убивать. Так что получите все по полной!

Я размахнулся и со всей дури врезал ногой по двери. Замок выдержал, но дверь ощутимо вздрогнула, подавшись назад. Открывалась она внутрь, так что вышибить ее не представляет затруднений. Никаких последствий, кроме вони в прокуратуре и у вышестоящего руководства. Но и тут можно отмазаться – пусть докажут, что дверь не была сломана! Свидетелей-то нет! Соседи? Да им на хрен ничего не надо! Никто и не выглянет, хоть тут всех по очереди убивай! Это же район такой и время такое. Не советское.

Хотя и в советское время тут было несладко. Таксисты отказывались ездить в эти края: и дорога дерьмовая, и народ опасный. Благополучные, сытые, розовые граждане нашей великой страны и не поверят, что могут существовать такие районы и такие дома. Они живут в своем мире, где дети говорят «спасибо» и «пожалуйста», где на улицах горят фонари и вечерами бродят парочки, где скамейки имеют сиденья, а перила в домах не оторваны и не свисают с лестничных пролетов, как амазонские лианы. Параллельный мир, мир-сказка. А этот мир – реальность! Страшная, адова реальность.

– Да ты чо, в натуре, охренел?! Ты чо дверь ломаешь?! Да я щас тебе башку разобью, волк позорный!

Я застыл в радостном ожидании – вот этого и хотел! Ломать дверь – потом греха не оберешься, а если ты сам открыл…

В руке этого орка была бейсбольная бита и выглядела она как карандаш. Потому что кулак – невообразимого размера. Принадлежал он окорокообразной руке, приделанной к бочкообразному туловищу, покрытому засаленной майкой рейтузного голубого цвета. Ниже майки – застиранные труселя с прорехой на боку, в которой проглядывала бледная, давно не видевшая солнечного света кожа. Этой ходячей стенобитной машине было на вид лет пятьдесят, не меньше, хотя красное, одутловатое лицо, мешки под глазами и застарелый запах перегара указывали на причину преждевременного старения этого субъекта. Пить надо меньше, если коротко, и не будешь выглядеть как Джабба Хатт.