Андрей Беспамятный. Кастинг Ивана Грозного - Александр Прозоров Страница 14

— Кровь! — Илья Федотович выпрямился, оглянулся на место, где нашлось древко. В глубь степи стрелец идти не мог, стало быть, двигался к Волге. И прямая линия, проходящая от стрелы до пятна, точно указывала его путь. Боярин молча поднялся в седло, пустил скакуна широким шагом. И вскоре увидел то, что искал: распластанное среди травы тело, покрытое множеством порезов и запекшейся кровью.

По своему извечному обычаю, степняки не оставили на покойнике ничего — ни украшений, ни нательного креста, ни даже исподней одежды. Татарам годилось все — сами не наденут, так невольникам отдадут. Стрелец уже не шевелился и вроде как не дышал.

— Последний, видать, из московитов, — пробормотал Касьян, спрыгнул к бедолаге, перекрестился, потом наклонился к телу, вглядываясь: — Никак жив еще? Гляди, кровь струится у виска. Здоров бугай. Как такого бабе-то выносить удалось?

И действительно, росту в стрельце имелось никак не меньше косой сажени [33]— боярин Умильный подобных богатырей вообще ни разу в жизни не встречал. Разве в былинах слыхивал, как ездили средь далеких предков этакие воины, защищая слабых и карая посягавшую на честных людей погань. До Святогора стрельцу было, конечно, далеко, но на Илью Муромца или Никиту Кожемяку походил вполне. Илья Федотович перекрестился, дивясь странному явлению, а Касьян тем временем вернулся к лошади, развязал узел чересседельной сумки.

— Думал, уже и не понадобится, а вот гляди ж ты. Ладно, сейчас мы ему разрезы-то порошком ноготковым присыплем, [34]дабы кровушка более не текла да антонов огонь не разгорелся. А теперь мхом болотным зажмем, да и тряпицей чистой подвяжем…

Лекарь что-то негромко забормотал, и боярин тут же насторожился:

— Ты, Касьян, свои заговоры языческие брось! Молодцу, гляди, вот-вот пред Господом предстать придется, а на нем колдовство твое грехом несмываемым висеть станет.

— Не придется, батюшка Илья Федотыч, — поднялся воин. — С него крови как с быка натекло, а он дышит еще. Теперича и подавно на поправку пойдет.

— Странный он какой-то, боярин, — встрял в разговор неугомонный Трифон. — Бритый, волосы короткие, как после траура. [35]Может, и не русский вовсе?

— Молод еще, хоть и амбалист, [36]— покачал головой Касьян. — Брить пока нечего… Но не татарин, точно

— Может, опричник? — предположил холоп. — Немец? Их у государя много служит.

— Откуда здесь кромешники? — покачал головой боярин. — Да и стрелять из пищалей немцы отродясь не умели. Сказывали, в Лифляндии нанимали для войны с литовцами кого-то из далекой неметчины, с тамошними пищалями. Но и те по двое ходят и гуляй-городом биться не способны. Как он, Касьян, живой еще?

— Дышит, Илья Федотыч.

— Ну, коли так, придется с собой забирать. В разум придет, сам расскажет. Раз с ногайцами воевал — стало быть, свой, хоть поляк, хоть кромешник, хоть и немец. Слезай, Трифон, с коня, скидывай седло.

— А почему сразу я, батюшка Илья Федотыч?

— А потому как умный больно. Языком молоть горазд, теперь ногами поработай.

Недовольно бурча под нос, холоп расседлал коня, отдал справу Родиону, взял скакуна под уздцы. Воины подняли раненого на лошадиную спину, уложив прямо на потник, так, что затылок оказался на крупе, а ноги свисали по сторонам от шеи. Перекинули один ремень под коленями и через холку; двумя другими, пропущенными под брюхом, привязали раненого, чтобы не упал. Двинулись в сторону обоза. Про татар более никто не поминал — может, их и набиралось в улусе не более двух сотен, но проливать кровь в жестокой сече смысла не имело. Стрельцов спасать поздно. Следовало подумать о своем обозе и освобожденных из неволи полонянах. Путь к родным очагам предстоял еще ох какой неблизкий.