1917: Да здравствует император!  - Владимир Марков-Бабкин Страница 13

А уж с бомбовой нагрузкой «Илья Муромец» мог осуществлять операции лишь в ближней прифронтовой полосе, не удаляясь от своего аэродрома дальше, чем на 150–200 километров. Но и это был весьма сомнительный успех, поскольку российская промышленность была не в состоянии производить эти чудо-аппараты в серийных количествах. За все время было произведено меньше сотни таких аэропланов, причем многие из них были настолько кустарными, что запчасти одной воздушной машины не подходили к другой, и поначалу аэроплан сей даже не имел чертежей, а двигатели у него были исключительно импортными, поскольку отечественная промышленность их вообще не производила. Добавьте к этому тот факт, что коммерческий аэроплан был спешно переделан в бомбардировщик по причине того, что российская армия не имела сколь-нибудь значимого парка дирижаблей, которые в то время рассматривались в качестве основной воздушной силы, и вы сразу ощутите всю эпохальную значимость «Ильи Муромца» в качестве «первого в мире стратегического бомбардировщика». И, кстати, российские дирижабли в ходе Первой мировой совершили целый один боевой вылет в самом начале войны.

Впрочем, в моей ситуации это не имело никакого значения. Что мне показатели промышленного производства аэропланов и дирижаблей в контексте предстоящего выстрела из нагана в голову? Мою голову, между прочим. И пока я, отдаляясь от Гатчины, совершенно не отдаляюсь от того рокового для меня выстрела.

Я потер виски. Дикое адреналиновое возбуждение понемногу отпускало, сменяясь некоторым оцепенением и апатией. Неизбежный отходняк после сильного стресса. Да уж, не каждый может похвастаться тем, что провалился в прошлое на девяносто восемь лет, да еще и оказался при этом в чужом теле.

Кто я и что делаю здесь? Увы, даже с таким простым вопросом, как «кто я?», у меня теперь нет однозначного ответа. Нет, я могу достаточно четко ответить, кем я был – майором ВВС Российской Федерации, командиром вертолета Ми-24, после отставки сделавшим карьеру в медийном бизнесе и достигшим в сфере средств массовой информации весьма значительных высот. Но в то же самое время я знаю и помню всю жизнь своего прадеда, великого князя Михаила Александровича, брата царя и формально последнего российского императора. Помню, потому как именно в его теле, непостижимым для меня образом, я оказался сегодняшним утром, «провалившись» сознанием из 2015-го в 1917 год, да еще и в самый разгар революционных потрясений, которые похоронят монархию, и меня заодно. А вопрос «что делаю здесь» вообще не столь уж однозначен, поскольку пока я все больше напоминал себе лабораторную крысу, которая бежит по лабиринту, подстегиваемая электрическими разрядами, поскольку в каждой конкретной ситуации сегодняшнего утра у меня был только один выход из отчаянного положения. И все мои действия – и спешный выезд из дворца, и отказ от поездки на вокзал, и эпопея с вылетом, – все это не оставляло мне ни единого шанса поступить как-то иначе.

Вот и сейчас, я лечу в Могилев. Могу ли я полететь в другое место? В теории – да. Ничто мне не мешает сейчас пойти в кабину и дать команду на посадку в другом месте. Но дальше что? Фактически на предельном для аэроплана расстоянии только такие пункты, как Москва, где мне сейчас решительно нечего делать, Могилев, где я могу попробовать поиграть в игры с Николаем Вторым и генералитетом, и… Стокгольм. Но ни малейшей уверенности в том, что полковник Горшков согласится лететь в Швецию, у меня не было. Даже под угрозой оружия он всегда найдет сто тысяч причин, по которым мы будем «вынуждены» сесть на каком-то российском аэродроме или даже просто в чистом поле.

Но скажу больше – почему-то у меня крепла уверенность, что все не просто так, что невидимая сила, направившая меня в эту эпоху, направляет меня и дальше, не давая возможности отклониться от требуемого маршрута. И пока я следую некой «миссии», я буду двигаться дальше. Не знаю, откуда у меня возникло такое ощущение, но уверенность в этом крепла с каждым новым этапом моих приключений. Что в финале? Неизвестно. Но почти наверняка при любом другом исходе меня ждет гибель. Так что…

Но что я могу сделать за несколько часов, если в действие пришли силы воистину тектонического масштаба? Кто я против ее величества Истории?

С другой стороны, сила, которая меня сюда перебросила, очевидно, полагает, что шанс у меня есть. Осталось этот шанс найти и использовать. Разумеется, если некая сила, меня направляющая, вообще существует, а не случился какой-то необъяснимый, но абсолютно случайный феномен.

Но хоть так, хоть эдак, но я лечу в Могилев и за оставшееся время полета должен найти выход из сложившейся безвыходной ситуации.

Петроград. 27 февраля (12 марта) 1917 года

– Саша, тебе телеграмму принесли.

Александр Павлович озадаченно посмотрел на сестру, которая протягивала ему бланк. Развернув его, он с удивлением прочитал следующее: