Черное Пламя - Стенли Вейнбаум Страница 13

После кульминации забав с атомной физикой ощущение бесплодности усилий, о котором Эдмонд имел лишь теоретическое представление, встало перед ним во всем своем практическом великолепии. Он устал от бесплодной погони. Слеп думающий, что знание указывает путь во мраке; ибо, как блуждающий в трясине огонек, ведет оно в никуда. Если ложны отправные точки — все знания тщетны. Если не существует истины Абсолютной, наука есть несовершенный инструмент познания маленьких относительных истин. Стремящийся к знанию подобен тому, кто из бесконечности фактов, сумма коих равна нулю, отщипывает малые крохи. Суета, тщетность — вот имя погони за непостижимым. И разумы-близнецы Эдмонда Холла разошлись на мгновение, чтобы предаться каждый своему логическому построению.

«Каждое усилие заранее обречено на провал, и единственное предназначение живущего, сознавая это, продолжать борьбу и в борьбе обрести свободу».

«Каждое усилие заранее обречено на провал, — с той же отправной точки стала развивать мысль вторая половина его сознания, — и только в понимании бесплодности борьбы заключена истинная свобода».

И, слившись в единое целое, провозгласили:

«Только одно достоверно, что истина есть форма выражения опыта, а значит, понятие субъективное».

На какое-то время Эдмонд решил покинуть стены лаборатории и отправиться в погоню за знаниями несколько иного толка. Заброшенный в мир, населенный человеческими существами, он решил посвятить свое время изучению и анализу деятельности этого общества. Давно придя к пониманию, что он — существо чуждое этому миру, чуждое по разуму, чуждое по внешности, — он все же хотел составить свое собственное мнение о тех, кто его окружает, и если они действительно так чужды его естеству, хотя бы понять, в чем заключается эта пропасть различий. Для Эдмонда, который видел и оценивал происходящее с двух точек зрения, сей мир представлялся немыслимо сложным, и он не понимал, как могут жить в нем существа с одномерными восприятиями их единственного разума.

«Удел всего живущего пребывать в мире, превосходящем их способности, к познанию этого мира, — размышлял он. — Слепой червь, обладающий лишь чувством осязания, живет в мире одного измерения, но тем не менее, существам из другого мира это не мешает нападать и пожирать его. Я отправляюсь в сказочную страну, где все имеет только одну сторону, но я вовсе не уверен, что найду там свою „плотскую королеву“».

Итак, Эдмонд Холл запер дверь своей комнаты чудес, оставив за ней надежды в лабиринтах природного естества открыть путь к познанию истины. Ибо понял — неисчислимы грани этого драгоценного камня, и даже для разума, несравненно более могущественного, непосильной окажется задача отыскания истины в лабораторной пробирке. И, заперев одну дверь, он открыл дверь в мир города-великана и бросился в его кипящий, стремительный водоворот.

Забытым остался за спиной Эдмонда родстер, а сам он отважно пустился в путь к автобусной остановке на Шеридан-роуд. Стояла поздняя осень, когда воздух еще чист и прозрачен и сухие листья шуршат под ногами; навстречу идут красивые женщины, но взгляды их лишь равнодушно скользят по лицу нашего героя, а мужчины не утруждают себя даже этим. На остановке дожидались автобуса человек шесть. Одним быстрым взглядом попробовал Эдмонд по их лицам определить характеры — не получилось, и он знал, что не должно получиться. Две девушки в изящных пальто с мехом, нежно ласкающим их шеи, оживленно болтали, а остальные стояли с выражением холодной отстраненности, характерным для людей незнакомых; и Эдмонд невольно прислушался к женскому щебетанию.

— Двоих или троих приведет Поль. Один из них пишет для «Стейт Геральд», — это сказала темненькая.

— Только Поль в этой компании на что-то способен. В нем действительно чувствуется талант, Ванни.

— Ты это серьезно? Приходи, если хочешь. Не будет ничего официального, обычные посиделки.

— А бридж?

— Только не с этими литературными светилами. Законченные эгоисты, думающие только о себе, а бридж подразумевает наличие партнера.

Эдмонд посмотрел на говорившую, взгляды их неожиданно встретились, и Эдмонд поклонился, узнавая. И девушка тоже улыбнулась — небрежной, легкой улыбкой. Это была Эванна Мартен — маленькая девочка его юности, превратившаяся в очаровательное существо, не растерявшее живой непосредственности детства, полное стремительной энергии закрученной часовой пружины. Когда автобус остановился, он без каких-либо эмоций, разве что с легким чувством эстетического удовлетворения, смотрел, как сверкнула из-под пальто ее ножка в блестящем, туго натянутом чулке.

Девушки уютно устроились внизу, а Эдмонд предпочел подняться на крышу автобуса, где можно было курить и спокойно предаваться размышлениям. Поднимаясь по узкой лестнице, он услышал вопрос ее компаньонки:

— Кто этот странный поклонник, Ванни?

В ответ зазвучал лишь переливчатый смех. И Эдмонд про себя слегка улыбнулся и забыл о встрече. Не связывая свои сознания какой-то строгой мыслью, он позволил им предаваться легкому созерцанию, впитывать ритмы, слышать неумолкающий гул моторов, наблюдать, как пульсирует жизнь, как бодро катится вперед эта стальная река машин, видеть, как вспыхивает в утренних лучах солнца гладь застывшего озера. Автобус, набирая скорость, вырвался на просторы Линкольн-парквей, и вот уже показался Лосиный заповедник и конная статуя, слишком далекая, чтобы разобрать надпись на пьедестале. Объезд по южной границе парка, маяк, старая водонапорная башня.

Он видел, как вышли Ванни и ее подруга, как быстрыми шагами идут они вдоль озера, мимо рядов модных магазинов и скрываются за дверями шляпного салона «Веблиса». А вот уже мост с застывшими часовыми небоскребов. Через несколько кварталов он сошел и, повернув на запад, окунулся в суету Лупа. Эдмонд плыл в толпе незнакомых ему существ и желал слиться с ней в одно неразрывное целое.

Через какое-то время бесцельного движения он открыл дверь кинотеатра — места, где в последний раз был в далекую пору детства. Смотрел с интересом, впитывая и пропуская через себя не пустой сюжет и не гротескные образы, а идею открыть сознания тех, кто создавал и кто наслаждался подобным. За экранными картинками Эдмонд видел и автора, и его благодарных зрителей и одновременно предавался легким, самодовольным размышлениям: