Муза ночных кошмаров - Лэйни Тейлор Страница 12

Птица пролетела низко над городом.

Тень мчалась за ней в идеальном балете, мелькая на крышах, куда впервые за пятнадцать лет падало солнце. Золотые купола сияли в утреннем свете. Всего за ночь топография города кардинально изменилась. Там, где раньше было четыре якоря, – монументальных башни из мезартиума, – осталось только три. На месте четвертого остался расплавленный комок и большая неровная воронка, обрамленная обугленными руинами.

Растопленный якорь, сложенные крылья и новый голубой бог в цитадели над Плачем. Это что-то значило, и птица стала терять терпение. Она так долго ждала! Издав последний клич, она исчезла, захватив тень вместе с собой.

Улицы внизу наполнились, как вены, потоки людей пульсировали, как кровь, как дух, по городским артериям к выходу. Плач истекал своими жителями. Сто тысяч душ, и все стремились прочь. Они блокировали узкие проходы и жались друг к другу, подобно консервированным рыбкам – если бы консервированные рыбки могли сквернословить и обладали локтями, чтобы расталкивать друг друга. Их паника звучала как низкий напев. Они везли доверху наполненные имуществом тележки, на которых сидели бабушки, словно морщинистые королевы. Курицы суетились в клетках. Дети разъезжали на плечах у родителей, младенцев привязывали к спинам, а собаки держались поблизости, поджав хвосты. Что же касается кошек, они остались. Теперь Плач принадлежал им. Горожане бежали от ночной катастрофы и правды.

Божьи отпрыски.

Слова рвали и сплевывали сотни тысяч раз, а нашептывали и стонали в сотню тысяч раз больше, пока городские сердцебиения выплескивали своих людей за восточные ворота испуганным бурлящим потоком.

Среди них двигались тизерканские воины, пытаясь сохранить хоть какой-то порядок. Куда лучше прошла бы организованная эвакуация, район за районом, но жители скорее взбунтовались бы, чем дождались бы дома своей очереди. Поэтому тизерканцы не останавливали их, а лишь не давали затоптать друг друга в этой спешке. Воины были хорошо обучены и могли скрыть собственный страх, в то время как большинство просто хотели вклиниться в поток и сбежать с остальными.

В городе были и чужаки – фаранджи, – многие из них сидели в каретах, застряв посреди забитых улиц. Они стучали по потолкам кулаками и палками, пытаясь заставить возниц двигаться быстрее. Но те лишь пожимали плечами, тыкали в скопление тел – повозок, свиней на поводках, и как минимум на одну кровать с балдахином на колесиках и запряженную крупной козой – и придерживались былой скорости, очень медленно приближаясь к воротам.

В некоторых частях города царила тишина – особенно в районе расплавленного якоря, где прошлой ночью разверзся сущий ад.

Пожары потушили. Облачка пыли осели на обломки от взрыва. На краю воронки стоял юноша с золотыми волосами. Алхимик Тион Ниро слышал шум реки, протекающей внизу, и вспоминал ее рев, когда она чуть не прорвалась наверх. Его взгляд следил за освещенными солнцем ручьями голубого металла, исчезавшими под землей. Каким-то образом Стрэндж укрепил треснувший оплот.

Разум Тиона переживал ощущение деформации, как если бы он съеживался и расширялся, съеживался и расширялся, пытаясь открыть свои новые границы. Порой пределы понимания меняются слишком быстро, чтобы уследить за ними, – то же чувство возникает, когда тебя затягивает в море бурной волной, и приходится плыть обратно, против течения, а затем ты наконец выходишь на берег, полностью преображенный силами природы. Если бы королевство знаний было городом, тогда укрепления Тиона разрушили до самого основания, и он оказался по колено в щебне из собственных мыслей и реальности.

Чему он стал свидетелем прошлой ночью?

Кто такой Стрэндж?

– О! Ты все еще здесь.

Тион резко обернулся на голос. Он так глубоко погрузился в собственные мысли, что не услышал приближающихся шагов. Его лицо ничуть не изменилось при виде Каликсты Дагаз – акробатки, альпинистки, осужденной воровки драгоценностей, предполагаемой наемной убийцы и, как он сам, уважаемого члена делегации Богоубийцы.

– Я думала, что ты сбежал с остальными, – сказала она с небрежным презрением.

– Неужели, – сухо отчеканил Тион, будто вопросительная интонация требовала слишком много усилий. – Значит, ты плохо разбираешься в людях.

Каликста была худенькой девушкой – с узкими бедрами, плоской грудью, но обладала необычайной гибкостью. Ее короткие волосы только начали отрастать после тюрьмы и могли бы сделать ее похожей на мальчика, но нет. Лицо, хоть и не очень красивое по меркам Тиона, выглядело определенно женским. Полные губы, раскосые глаза в форме лезвий ножей, густые ресницы, а еще в ее чертах присутствовала некая изысканность, которая, как думал Тион, не соответствовала грубой манере выражаться и слишком громкому смеху. Несомненно, она подхватила его от циркачей, которые стремились быть услышанными сквозь ор и гогот шпагоглотателей и факиров.

– Я прекрасно разбираюсь в людях, – возразила она. – Именно поэтому я и подружилась с Лазло, а не с тобой.

Колкость попала в точку, но боли не принесла. Тиону было плевать, что о нем думала Каликста.

– Ты так говоришь, будто этот вариант возможен.

Разумеется, Тион имел в виду, что он – сын герцога, крестник королевы и самый прославленный молодой алхимик – выше дружбы с цирковой беспризорницей, которую освободили из тюрьмы из жалости. Но Каликста использовала эти слова против него.

– Нет. У тебя нет друзей. Я сразу это заметила. Зачем попусту тратить усилия? И тем не менее я готова постараться, если человек этого достоин.