Луи Вутон - Армин Кыомяги Страница 12

Дождь, первый за месяц. Настоящий, проливной дождь. Он забарабанил по стеклянной крыше атриума, беспардонно ворвавшись в последнее действие моего предутреннего сна. Собственно, только конец сна мне и запомнился. Лежу это я в водяной кровати лицом к небу и сквозь стеклянную крышу смотрю, как где-то далеко, в темной выси рождаются крошечные мерцающие точки, которые, постепенно разгоняясь, из центра вселенной устремляются прямо ко мне. Когда-то такая картинка появлялась на мониторе, когда на компьютере не работали. Одним словом, у меня возникло ощущение, будто на своем космическом корабле под названием Ülemiste я мчусь из одной галактики в другую. Но перемещение это какое-то будничное, ни тебе восторга, ни волнения, все как обычно. Словно бы шпарю, скептически позевывая и заткнув за пояс матерчатую продуктовую сумку – свидетельство экологической грамотности, – в только что открывшийся в соседней галактике супермаркет на дешевую распродажу. Мой корабль набирает скорость, ему все сложнее уворачиваться от летящих навстречу точек. Да не очень-то я и стараюсь. Мыслимое ли дело – маневрировать так, чтобы безболезненно провести крупнейший в Эстонии торговый центр между какими-то там плевками. Безнадежная затея, черт бы побрал! И вот послышался шлепок, и одна точка прилепилась к моему большому дугообразному иллюминатору. За первым шлепком второй, третий, все шлеп да шлеп. Скоро все стекло было полностью залеплено. Но тут, как это и положено во сне, возникла нелогичность, мистическое отклонение, абсурдная трансформация – белые плевки внезапно превратились в отбивающую чечетку стаю чаек. Они плясали неестественно неподвижно, в том смысле, что клювами не стучали, не кричали, не размахивали крыльями, двигались только их розовые лапки под застывшими телами – в лучших традициях ирландских народных танцев. Я прислушался к звуку чечетки. Удары были ритмичными, с изумительными вариациями, вовсе не хаотичные, далеко не хаотичные. Как будто под неким телепатическим управлением сотни пар лапок подчинялись какой-то незримой пульсирующей силе, настолько мощной и пронзительной, что заставила и мое сердце биться в том же такте. Темп нарастал, ритмический рисунок приобретал невероятную замысловатость, танцующие чайки все прибывали, одинаковые, серьезные, с неподвижными телами. Похоже, сводный ансамбль степистов пределов возможного не знал, танец только убыстрялся, доходя до безумия, затягивая мое бедное нетренированное сердце. Я начал задыхаться как загнанный зверь, пот сочился из пор, брызгал из них так, будто все мое тело было перфорировано миниатюрными фонтанчиками. И вот, за мгновение до полной отключки (какая сновиденческая точность, не правда ли?), перед последним роковым ударом в барабан мои глаза вдруг открываются, и я вижу дождь. А точнее, каждую его каплю, тяжелую, липкую, с безумной скоростью несущуюся из эпицентра экрана прямо на стеклянную панель атриума. Я живой, чаек нет, я успокаиваюсь, продолжая мокнуть, но не под дождем, а в луже собственного пота. Кошмар кардиолога закончился.

Я поднялся на крышу центра. Просто стоял там и все. Голый. Дождь был размеренным, абсолютно отвесным. Капли тяжелыми и плотными. Ощущения растекающейся по телу воды как под засорившимся со слабым напором душем не было. Каждая дождинка конкретно попадала в голову. Подставил лицо и теперь мог считать капли все до единой, как пули, попадающие в цель в ходе сражения. Тепло, полное безветрие. Небо монотонно серое, и это здорово, еще как здорово. Толстые струи воды стекали по лицу, мое рельефное тело предоставляло сотню возможностей для маленьких быстрых речушек, на кончике члена набирал силу бурный водопад. Я подошел к краю крыши, встал возле огромной буквы Ü и любовался этой яростной и долгожданной уборкой. Под ногами звенел черный блестящий асфальт парковки, поодаль миллионы уколов дождинок заставляли гудеть от наслаждения поверхность озера. Целый мир, по крайней мере, та часть, что открывалась перед моими глазами, под небесными струями превратилась в экстатический оркестр, в котором каждая урна, машина, жестяная крыша, каждый навес, дорожный знак или рекламная тумба со слезами на глазах в упоении исполняли свою партитуру. Я стоял на крыше торгового центра как на краю своего мирка и в этой безумной симфонии увлажнения чувствовал, что во мне просыпается жгучее, неуправляемое возбуждение. Расставил ноги, оперся одной рукой на Ü и опустил глаза. Уверенно наполняясь силой, мощными толчками поднимал мой инструмент свою голову, чтобы лицом к лицу столкнуться с этим падающим с небес, все освежающим войском. Силы небесные вызовом не пренебрегли, мою чувствительную полыхающую дирижерскую палочку со всего маху окатили бешено бурлящим потоком воды. Соната на грани экстаза и боли. Я крепче ухватился за букву, заставил себя выпрямиться, хотя хотелось лишь одного – униженно ползать по земле, опьяневшим и обезумевшим от судорожного наслаждения и пронзительной боли. Почувствовал, как во мне копится ответная сила, черпающая ярость из каждого попадания в головку члена. Больше стоять на месте я не мог, ноги сами по себе, ни в малейшей степени не считаясь с моим желанием, начали выписывать кренделя, которые очень быстро переросли в стремительное босоногое степ-шоу. Я уже прыгал как солист Риверданса, раскачивая из стороны в сторону упругий член. Крепко упираясь руками в бока, выпрямившись насколько мог, я задирал коленки, выкручивал голени вперед, назад и в стороны, и вдруг лицо мое окаменело, не в силах сдержаться, я согнулся, хватая ртом воздух, тот скудный, что еще был доступен меж частых струй дождя, и увидел, как из меня изверглась моя жидкость, мой белый дождь, как он взорвался, столкнувшись в воздухе с другим дождем, как смешались я и дождь, и как эта новая, родившаяся на моих глазах субстанция полетела, игнорируя траекторию движения и дождя, и моего семени, и улетела в каком-то совершенно необъяснимом направлении, словно в некое параллельное измерение. И, тем не менее, я видел это, увидел прежде, чем глаза мои закрылись и я рухнул без чувств.