Assassin's Creed. Черный флаг - Оливер Боуден Страница 11

Вот так Бристоль узнал, что Эдвард Кенуэй, фермер, разводящий овец и имеющий доход жалких семьдесят пять фунтов в год, собрался жениться на Кэролайн Скотт.

Это бы настоящий скандал. Уже одно намерение Кэролайн Скотт вступить в неравный брак породило бы множество сплетен. Но то, что она при этом публично опозорила Мэтью Хейга, взбудоражило горожан не на шутку. Возможно, этот скандал оказался нам даже на руку. Я не исключал, что мне захотят отомстить. Какое-то время Уилсон мерещился мне за каждым углом. По утрам я с дрожью в теле подходил к окну и выглядывал во двор. Но обо мне словно забыли. Уилсона я больше не видел и ничего не слышал о Мэтью Хейге.

В конце концов я понял, что угроза нашему браку исходила не из внешнего мира: не от Кобли, Эмметта Скотта, Мэтью Хейга или Уилсона. Угроза была внутренней и исходила от меня.

У меня было предостаточно времени на раздумья о причинах этой угрозы. Дело в том, что в мыслях я постоянно возвращался к встрече с Диланом Уоллесом и его посулам быстрого обогащения в Вест-Индии. Мне хотелось сколотить богатство и вернуться к Кэролайн состоятельным человеком. Вскоре я уже не сомневался: каперство – мой единственный шанс добиться успеха. Единственный шанс стать достойным Кэролайн. Не скрою, мне льстило, что я сумел увести Кэролайн Скотт из-под носа Мэтью Хейга. Однако очень скоро мое ликующее состояние сменилось ощущением… застоя. Другого слова не подберу.

Эмметт Скотт нанес мне безжалостный удар прямо на свадебной церемонии. Вроде бы нам с Кэролайн следовало благодарить ее родителей за их присутствие. Но я не чувствовал никакой благодарности и предпочел бы, чтобы свадьба прошла без них. Я с отвращением смотрел, как мой отец, теребя в руках шляпу, кланялся и лебезил перед Эмметтом Скоттом, словно тот принадлежал к родовой аристократии. Но отец Кэролайн был всего лишь купцом, и его от нас отделяло не знатное происхождение, а деньги.

Однако я радовался за Кэролайн. Приход родителей был важен для нее. Они и сейчас не одобряли наш союз. Где там! Но им хотя бы хватило здравого смысла не обрывать все нити, связывающие их с дочерью.

Краем уха я слышал слова миссис Скотт:

– Кэролайн, мы всего лишь хотим, чтобы ты была счастлива.

Я понимал: ее мать говорила за себя. Судя по глазам Эмметта, счастье Кэролайн его мало заботило. Родственные узы с семейством Мэтью были для него шансом подняться по социальной лестнице и обрести большее влияние. И вдруг эти шансы рухнули из-за своеволия дочери. Он заставил себя прийти на свадьбу, чтобы не позорить жену. А может, из желания выразить свое отношение к новоявленному зятю прямо на церковном дворе, после произнесения нами клятв.

У Эмметта Скотта были черные волосы, зачесанные на лоб, смуглые впалые щеки и рот, постоянно сжатый и похожий на кошачью задницу. Общее выражение лица у него было такое, словно он только что съел самый кислый лимон на свете.

Только единственный раз за всю церемонию его губы изобразили подобие улыбки, и он произнес:

– Приданого не будет.

Мать Кэролайн даже зажмурилась, словно предвидела этот момент и до последнего надеялась, что он не наступит. Похоже, они это уже обсуждали, и последнее слово осталось за Эмметтом Скоттом.

Мы с Кэролайн обосновались в пристройке к главному дому на ферме моего отца. Как могли, навели там порядок, однако никакие наши ухищрения не смогли скрыть убожества этого жилища. Стены его были земляными, а соломенная крыша требовала срочной починки.

Наша совместная жизнь началась летом, когда дом превращался в прохладное убежище от знойного солнца. Но зимой, с ее ветрами и сыростью, привлекательность этой лачуги исчезла напрочь. Кэролайн выросла в добротном кирпичном доме и привыкла к городской жизни. У нее хватало слуг, которые ее одевали, мыли, готовили еду и выполняли любое поручение. Выйдя за меня, она одновременно обручилась с бедностью. Стала беднячкой, приобретя себе мужа-бедняка, у которого не было никаких перспектив.

Я снова зачастил в таверны. В них ничего не изменилось, зато изменился я сам. Прежде я был холостяком, неунывающим шумным пропойцей, весельчаком. Нынче же мне казалось, что я тащу на плечах груз всего мира. Я садился спиной к залу и сидел над кружкой эля, сгорбленный, обуреваемый мрачными раздумьями. Мне казалось, будто все посетители таверны перешептываются обо мне: «Поглядите-ка, вот сидит Эдвард Кенуэй, который не в состоянии прокормить свою жену».

Разумеется, я рассказал Кэролайн о предложении Уоллеса. О планах заделаться капером. Она не сказала «нет» – в конце концов, ведь она была моей супругой, – но и «да» я от нее тоже не услышал. Глаза моей жены наполнились сомнением и тревогой.

– Я не хочу оставлять тебя одну, но хочу навсегда оставить бедность за порогом и вернуться сюда богатым, – сказал я.

Встань такой вопрос передо мной сейчас, я бы отправился без ее благословения и оставил ее одну в нашем жалком флигеле. Отец Кэролайн сказал бы, что я попросту бросил ее, а мать стала бы презирать меня за то, что сделал ее дочь несчастной.

Я оказался в безвыигрышной ситуации.

– Каперство – это опасно? – как-то спросила Кэролайн, выслушав в очередной раз мое предложение.

– Не будь это ремесло опасным, за него бы не платили большие деньги, – ответил я, и, разумеется, Кэролайн нехотя дала свое согласие на мой отъезд. А разве у нее был другой выбор? Она ведь была моей женой. Однако мне не хотелось оставлять ее на берегу с разбитым сердцем.