Комонс - Борис Батыршин Страница 11

В общем, до конца урока я пребывал в медитативной дрёме. Аст (на этот раз я устроился подальше от учительского престола) поначалу толкал меня локтём, но быстро понял бессмысленность этого занятия и отстал. Я же лениво наблюдал за попытками Женьки обрести контроль над телом – безрезультатные, в общем, попытки. Так, дёрнется чуток рука, или голова повернётся в сторону нашей классной секс-бомбы Оленьки Канищевой – вот кому мода конца семидесятых на экстремальное мини пришлась особенно кстати…

А вот когда прозвенел, наконец, звонок, и мы выскочили, с облегчением в коридор – вторая перемена, аж четверть часа! – меня накрыло. Всерьёз. Потому что…

Мы, наш класс «А» был дружен – и в последние два года учёбы, и потом, после школы. Встречались, общались, перезванивались. А раз в год, девятнадцатого октября, в «день лицеистов» собирались у памятника на Пушкинской. Кое-кто переженился, потом развелись, ясное дело… Другие пропали с концами, а кто-то и сохранил школьную связь на долгие годы.

И вот – они. Все. Подумайте, каково это – видеть вокруг своих живых мертвецов, уже оплаканных и потерянных годы назад. Жёлтый лоб этого целовал на отпевании. Гроб того нёс, этому на могилу – нет, на плиту, под которой капсула с пеплом из горелого БТРа – приносил цветы. И они, живые, рядом, огрызаются если случайно толкнул в суете большой перемены… А других, о ком услышал случайно: «Ада Михайловна – помнишь твою первую учительницу? Умерла два года назад» – ты встречаешь в школьных коридорах – деловитых, грустных, весёлых, не знающих своей обречённости. Тот разбился на мотоцикле, этот попал в плен в Кандагаре, а через неделю его голову подкинули к блокпосту – без глазу, ушей и языка. Этот умер в сорок, этот в сорок три, от цирроза – спился, ясное дело… А этот жив, но не выходит из дома, перенёс четыре операции. И живы ещё Высоцкий, Окуджава и Визбор. БГ – молод, ни у кого нет ни смартфона, ни даже интернета. И друзья кричат тебе с другого конца школьной рекреации «Женька, давай сюда!» – а ты поворачиваешься и видишь кучку стариков, мертвецов и предателей в юных телах…

Да, сейчас я вполне могу сработать под девочку Алису из финальных кадров «Гостьи из будущего» – рассказать каждому, что его ждёт. Только вот обрадуют ли их мои откровения?

Нет уж, нахрен такое попаданство. Остаётся надеяться, что Женька не способен воспринимать мои эмоции, и главное – мою память в полном объёме. Пока не способен.

И тут – щёлкнуло. Уж не знаю, наложилась ли Женькина попытка на мой эмоциональный всплеск, или я сам интуитивно захотел спрятаться поглубже, уйти в мозговую тину – что угодно, лишь бы подальше от этой реальности, – а только из узкого тупичка возле кабинета труда на первом этаже наше общее тело вывел уже он. Я перепугался, что у альтер эго случится после такого насыщенного утра откат, и он с рёвом ужаса кинется в медкабинет. Откуда его увезут прямиком в заведение, где персонал необычайно ласков, двери в палатах лишены ручек, а рукава рубашек по странному капризу портного завязываются за спиной.

Но Женька приятно меня удивил. Нет, завис, конечно, ненадолго – благо перемена была длинная, в четверть часа. Но – собрался, выбрался из «убежища» и поплёлся на третий урок. А мне оставалось только сидеть в уголке и обдумывать случившееся.

Выходило так, что после того, первого щелчка, поменявшего нас местами, мой разум испытал нечто вроде эйфории. Отсюда и всё последующее фанфаронство – что на лестнице с завучихой, что потом, на уроке истории.

Почему? А хрен его знает. Вот, к примеру, объяснение: немолодой разум не справился с выбросом молодых гормонов, захлестнули эмоции, а в результате…

Впрочем, ничего страшного ведь не произошло? На переходный возраст можно списать многое – особенно в самом начале учебного года, после трёхмесячного перерыва. А вот дальше следует быть осторожнее. Пусть Женька сейчас обвыкнется с мыслью, что нас в его теле двое – похоже, это он уже понял. И прошёлся-таки по самым верхам моей памяти. Успокоится, уверится, что его не собираются выбрасывать на помойку, чтобы освободить место для другого разума.

И ещё. Теперь я воспринимаю его мысли и эмоции гораздо глубже, чем раньше. А он, зная о моём существовании, сможет отнестись более взвешенно и осмысленно к попыткам «вмешательства» изнутри. В том числе и попробовать от них «закрыться».

Получится ли? Проверяется опытом. Но с этим лучше пока повременить – ещё один спонтанный щелчок, да ещё посреди урока нам точно не нужен. Посижу-ка я, пожалуй, спокойно, посозерцаю, отложив любые эксперименты.

А дальше – будем посмотреть, как говорят в одном южном приморском городе.

Следующей, третьей по счёту, была физика. Как и геометрия, это был первый урок по данному предмету в новом учебном году. Женька открыл учебник (Пёрышкин, тоже, между прочим, легенда…), и там обнаружились… сплошные «тепловые явления». Причём на начальном, самом примитивном уровне – никаких тебе трёх законов термодинамики и циклов Карно.

Даже обидно – всё же по своему образованию я теплофизик…

Попробовать лёгким, наилегчайшим таким толчком помочь «реципиенту»? Нет, не стоит. Раз уж решил подождать с экспериментами – изволь исполнять. Тем более, что на первом уроке ничего серьёзного не ожидается. А я пока отдохну – все эти «щёлк-щёлк» даются, как выяснилось, довольно тяжело.

В то, что произошло дальше, с трудом поверит любой ценитель «попаданческого» жанра. Я… заснул. Нет, Женька продолжал бодрствовать – сидел на уроке (снова на одной парте с Астом), впитывал крупицы знаний, балбесничал, как водится, помаленьку. Отрубился именно я, моё сознание – видимо эмоциональная перегрузка оказалась слишком сильной, и разум словно провалился в тёмный глухой омут без флэшбэков и сновидений, оставив юное альтер эго в гордом одиночестве.

Очнулся я часа через два, причём на улице. Уроки уже закончились, и Женька вместе с Астом неторопливо шли домой, на ходу обсуждая школьные события. Серёга напирал на «доклад» о полковнике Карягине, «реципиент» благоразумно отмалчивался. Ну, ещё бы – а что он мог сказать?

После физики был ещё один урок, география, после чего случился классный час, который я, естественно, проспал. А зря, как выяснилось.

В прошлом году классной руководительницей нашего седьмого «А» была Алла Давыдовна, та самая миловидная «англичанка». В этом же её место займёт учительница русского языка и литературы Галина Анатольевна – и останется нашей «классной» все три года, до самого выпуска.

Это были особенные, ни на что не похожие годы. Многочисленные поездки двух классов – нашего «А» и параллельного «Б», где классной была её сердечная подруга, тоже «литераторша». Питер-Ленинград, Михайловское, Константиново, Шахматово, Бородино, просто лес с костром и ночевками в палатках… Пушкинская перемена 30 января – большая двадцатиминутная перемена, во время которой актовый зал был набит битком, а мы читали стихи. Уроки, на которые она приносила из дома подсвечники, зажигала свечи и запирала на ключ дверь, чтобы не зашла ненароком завуч и не поломала атмосферу. Парты отодвигались, мы усаживались в кружок, и начиналось чтение Пушкина. Начитывала в основном сама: «И поводила все плечами, все улыбалась Натали» – почти ее портрет. Потом – ранний программе появился Толстой… Темы сочинений: «Почему Андрей Болконский не женился на Наташе?», «Понял бы князь Андрей русскую пляску Наташи?», «В какой семье вы хотели бы воспитываться? У Болконских или у Ростовых?». Лет через двадцать после выпуска, на юбилейной встрече она как-то проговорилась: «мы с Татьяной Иосифовной (та, вторая литераторша) раскладывали тетради и, беря каждую следующую, загадывали – этот у Ростовых, этот у Болконских. Почти ни разу не ошиблись». А я помню, как Галина Анатольевна, придя в класс, сказала: «Я поняла, почему так часто плачу от вас – почти все хотят жить в семье Болконских».