Зайтан-Бродяга. Тихий город - Илья Слобожанский Страница 11

— Ты чего? — Пришлось ткнуть Гуньку кулаком в бок. — Нельзя так о покойниках. Давно помер?

— Давно. — Прикрывая ладонью насмешку ответил Михалыч. — Где могила не знаю, на похоронах не был.

— Что за имя такое? — Макая в пасту мясо осторожно спросил Гунька. — Откуда он родом.

— Оттуда. — Михалыч указал пальцем в потолок и расхохотался. Поначалу я не понял почему он ржёт, но потом глянул на Гуньку и тоже рассмеялся. Любит Гунька пасту, мажет ею мясо без меры. Вот и измарал нос, щеку, ещё и на лбу вымазался.

Посмеялись мы от души, Гунька тоже хохочет, глядит на нас. Когда отсмеялись, выпили кислой.

— А скажи мне Михалыч. — Заговорил Гунька и полез мясом в пасту. Гляжу на него и жду, когда снова морду измарает. Захмелел Гунька, сильно захмелел. — Доберёмся мы в нужное место, а что потом? — Большой шмат мяса отправился в рот. Гунька глянул на меня и растянул губы в улыбке. — Что смотришь? Видал? — Приятель показал кусок тряпки и вытерся ею. — На болоте жизнь гадкая, а дорога дальняя. Надо бы хорошенько подготовится.

— Не тарахти. — Перебил я Гуньку. — Три идола, три пещеры. Сразу не найдём, поплутать придётся. Путь не близкий, опасный.

— А где сейчас не опасно? — Вымолвил Михалыч и помрачнел. — Устал я бояться. Надоело бегать.

— Не бегай. — Посоветовал Гунька попивает кислую. — Оставайся в Бочке. А нет, так Бродяга отведёт к мусорщикам. Там поселишься. Вдов нынче много, хороший мужик завсегда в спросе.

— К каким ещё мусорщикам?

— Ты вообще откуда? — Поглядывая с прищуром спросил Гунька. — По всему видать с дальних краёв занесла не лёгкая. Ничего-то ты не знаешь.

— Да уж. — Тяжело выдохнул Михалыч. — Из далека, дальше не куда.

— И откуда? — Не унимается Гунька. — Куришь одну за другой.

— И что? — Михалыч достал сигарету, повертел в пальцах и сунул обратно в пачку. — Ваши мужики разве не курят?

— Наши не курят. — Гунька улыбнулся и приложился к кувшину.

— Вояки курили. — Пояснил я. — Торговцы и менялы покуривают, но редко. А вот нам, нельзя курить.

— Вера не позволяет? — Спросил Михалыч и закурил.

— Какая Вера? — Вопрос озадачил. Почему именно Вера, а не Тинька или Любаня? И с какого перепуга они должны разрешать или запрещать? — Зверьё табачный дым за версту учует. И не только зверьё. Разбойников много.

— Зверьё говоришь? — Михалыч оскалился. — Людей нужно бояться. Люди хуже зверей.

— Не скажи. — Гунька взялся за нож, принялся резать мясо. — От человека можно убежать, на худой конец прибить, а от зверя нет спасения. Если унюхает, считай покойник.

— От зверя тоже можно убежать. — Вставил я. — Не всегда и не от каждого, но можно.

— Утешил. — Не весело объявил Михалыч. — Ну так что, прогуляемся к идолу?

— Нет. — Отрезал я. — Вторая жизнь у тебя припасена? На болотах, дорога в одну сторону. Обратный путь вдвое дольше.

— Не собираюсь я возвращаться. — Поведал Михалыч и принялся озираться, точно испугался своих же слов. Осмотрелся и прошептал. — Отведёшь?

— Нет.

— Назови цену. — Михалыч уставился на меня как на добычу. Но всё это напускное. Боится Михалыч, от того и взгляд такой. Загнали его в угол, сам стал добычей.

— Ты, наверное, не понял? — Выждав с минуту ответил я. — Сказал не пойду, значит, не пойду.

— Бродяга, ты чего? — Гунька обошёл стол присел рядом. — Когда ещё столько отвалят? Ломи цену и пошли. Сам видишь, людям очень нужно.

— Придурок ты Гунька. Болото — это не парк, даже не Тихий. Там, куда не ступи, смерть. Одному куда не шло, а вот толпой.

— Вдвоём пойдём. Ты и я. — Михалыч придвинулся. — Одного поведёшь?

— Смерти ищешь?

— Отнюдь. Бегу от неё.

— Вот и оставайся в Бочке. Здесь тебя никто не тронет. — Присоветовал Гунька. — К нам за этим и приходят. Зверь сюда не сунется, а разбойники и душегубы в Бочке не озорничают.

— Дай слово. — Хмурится Михалыч. — Пообещай отвести, расскажу всю правду.

— Какую правду? Зачем она мне? — Не нравился мне этот разговор с самого начала, а теперь и подавно. Знает этот суровый дядька что-то такое, от чего на сердце стало не спокойно.

— Не уйдём на днях. — Озираясь по сторонам, поведал Михалыч. — Пропадём. Все сгинем.

— Ты же говорил, дело неспешное. — Напомнил я. — Сам же сказал. Подождёт.

— Может и подождёт, но не долго.

— Что-то я не пойму. — Гунька сунул в пасту кусок мяса, обмазал его и забросил в рот. — Ты мил человек говоришь загадками. — Смачно чавкая, заключил мой приятель и отрезал ещё кусок. — Мы люди простые. Да и место такое, что не нужно ходить вокруг да около. Ты либо говори, либо забудь. Мы тут всякого навидались. И душегубы приходили, и ворьё разное. Всем места хватало. Живём мы мирно. А вот за воротами, там другая жизнь.

— Подумайте хорошенько. Согласитесь, дам армейскую робу. По автомату и по цинку патронов. Консервы и всё что нужно в дорогу, за мой счёт. — Михалыч поднялся. — Ешьте, пейте ребятки, будет мало, просите ещё. Подадут в лучшем виде. О нашем разговоре никому. Если сболтнёте. — Михалыч хищно улыбнулся, взял со стола нож и засадил его в мясо, доска треснула, раскололась надвое, нож воткнулся в стол.

— Серьёзный мужик. — Заметил Гунька, провожая Михалыча взглядом. Тот в развалку, не торопясь пошёл к двери. Со спины, он мне напомнил Лекаря, того бородатого мужика на лестнице. Но вот чем, не знаю? Наверное, и первый и второй считают себя хозяевами жизни, идут без оглядки, уверенно, нагло. Да и выправка у обоих не такая как у здешних. Мы сутулимся, а эти плечи расправляют, грудь колесом. Дверь за Михалычем жалобно скрипнула и затворилась. Гунька покрутил носом, вздохнул и подытожил. — Лапища у него что у топтыря болотного. Разок припечатает, мало не покажется.

— Угу. — Согласился я, попивая кислую.

— Засадил, так засадил. — Гунька взялся за нож. Вытащить из досок получилось не сразу. — Да уж. — Выдохнул приятель, рассматривая лопнувшую доску. — Это какую силищу нужно иметь?

— Что-то здесь не так.

— Ага. — Согласился Гунька и показал кусок доски. — По

волокну расколол.

— Пойду спать.

— Да ты чего? — Гунька вскочил. — Стол ломится, а ты уходишь? Давай ещё посидим.

— Что-то перехотелось, выспаться нужно. Уйду до рассвета. — Повертел в руках пачку сигарет, забытую или нарочно оставленную Михалычем. Когда заезжий народ гуляет, в питейной дым столбом. Табак в мешочках, готовые самокрутки тоже обменять можно, этого добра сколько хочешь. Но что бы на обмен предлагали вот такие коробочки, такого я не припомню.

— Куда торопишься? — Гунька потянул за рукав. — Не спеши Бродяга. Отдохни денёк другой, устрой себе праздник. Одичал ты в Тихом, разучился хороводить. Я за девчонками сбегаю. Любаню с Томкой позову. Они конечно не такие умелые и ухоженные как девицы у Шваньки Розовощёкой, но тоже хороши. Девки в самом соку, всё при них.