Девять жизней - Елена Шолохова

Нью-Йорк, 1932 год

Ральф Беринджер, ещё недавно младший клерк страховой фирмы «Добсон и сыновья», а ныне один из полутора миллионов нью-йоркских безработных, коротал время в тесной комнатушке на Алджери-роуд. Мистер Фишем, домовладелец, драл за эту чёртову конуру по шесть долларов в неделю. А прознав, что жилец лишился работы, старый червь вздумал требовать оплату за месяц вперёд. Нет, ну каков?

Оскорбившись, Ральф послал домовладельца к такой-то матери, сдобрив напутствие красноречивым жестом. Собственно, привычки ругаться за бывшим клерком не водилось, наоборот, большинство знакомцев отозвались бы о нём как о благожелательном и в высшей степени учтивом молодом человеке, разве что чуточку взбалмошном. Но Фишем докучал ему уже третий день подряд, вылавливая то на лестнице, то у парадного входа. Сегодня же – просто верх бесцеремонности – явился прямо в комнату. Ральф и без того пребывал не в лучшем расположении духа – а кто бы не обеспокоился, потеряй он работу в то время, когда новой не сыщешь? Вот и не сдержался.

Бранное словцо возымело действие – старик сию минуту убрался. Можно бы, конечно, и заплатить. Было чем. По крайней мере, пока. Всё равно, похоже, не отвяжется.

Уняв раздражение, Ральф вышел в коридор, чтобы вернуть зануду Фишема, но затем произошло нечто весьма занимательное, что заставило молодого человека тотчас забыть о надоедливом старике и изменить планы на вечер.

Откровенно говоря, как таковых планов и не было, ни на этот вечер, ни на все ближайшие… пока не приключилась эта прелюбопытная встреча, после которой Ральф Беринджер вознамерился посетить «Голубое Око». Недурной ресторанчик на Бовери-стрит в Маленькой Италии. Из-под полы там подавали стóящий виски и, если пожелаете, божественную «Мальвазию» ^[1], вместо того дрянного пойла, что нередко норовили подсунуть проходимцы, выдающие себя за честных бутлегеров ^[2]. Разумеется, подобная привилегия распространялась лишь на «своих», коим, к счастью, теперь являлся и Ральф Беринджер.

Красавчик Ральфи – так его здесь звали – взял в привычку наведываться по средам и пятницам. В эти дни публику развлекала сладкоголосая и обворожительная Соня Сантиллини. Поговаривали, репертуар ей отбирал сам хозяин «Голубого Ока», мистер Тонео, с оглядкой на гарлемский «Cotton Club», где блистала Билли Холидэй ^[3]. Голос Сони и вправду был восхитителен, но Ральфа пленили иные её достоинства. Увы, не его одного. Однако итальянская певичка лишь на сцене изображала горячую штучку – тех обожателей, что подкарауливали её за кулисами и предлагали золотые горы за капельку ласки, ждало разочарование. Соне как будто не нужны были ни поклонники, ни их пламенные речи, ни подарки, пусть бы даже и колье от Гэрри Уинстона ^[4]. Завсегдатаи, кивая в сторону Ральфа, усмехались – мол, ещё один туда же. Но бармен Джон Капо, а это он ввёл Беринджера в здешний мир, уверял:

– Помяните моё слово, красавчик Ральфи своего добьётся. И наша неприступная Соня никуда от него не денется. Уж я-то знаю.

Впрочем, на этот раз молодой Беринджер собирался в «Голубое Око» с другой целью.

Три дня назад старина Капо, крепко подпив, проболтался, что подпольная торговля алкоголем – не единственный грешок мистера Тонео. За сценой, помимо двери в гримёрную Сони, была ещё одна, сокрытая от посторонних глаз тяжёлой гобеленовой портьерой. Вела она во второй зал. Там играли в карты – покер, фаро ^[5], блек-джек. «То-то там вечно крутятся головорезы Тонео», – вспомнилось Ральфу.

Джон Капо пил редко – был слишком разборчив и в выпивке, и в компании. А может, ещё и следовал примеру от противного – родной отец скончался в припадке белой горячки. Да и будучи барменом, Джон насмотрелся всякого. Зато если уж начинал пить, то не останавливался, пока сон не сморит. А чтоб такого детину да сморило, парой бутылок скотча – предел возможностей худощавого, если не сказать субтильного, Беринджера – не отделаться. Потому Ральф старался не попадаться на глаза приятелю в его «хмельные» дни. По крайней мере, до того момента, когда крах, косивший, как чумная пандемия, контору за конторой, не настиг и довольно прочно сколоченную фирму Добсонов. Внезапно оказавшись не у дел, разжалованный клерк сыскал утешение в выпивке. Неделю утешался в одиночку. А под конец загула компанию ему составил Джон Капо. Наутро, после – дай бог памяти – четырёх ли, пяти бутылок Canadian Club ^[6], Ральф еле оклемался. Но зато узнал от Джона весьма любопытные вещи. У Капо вообще наблюдалась такая слабость – будучи подшофе, делиться секретами, иногда опасными. Тонео, узнай он о том, отнюдь бы не возрадовался. Но недаром Джон был очень разборчив в компании.

На этот раз приятель Ральфа не только поведал о маленьких шалостях босса, но и намекнул, какие люди туда порой захаживали:

– Хе-хе, братишка, наши достопочтенные отцы города днём законы пишут, а вечерком-то тоже не прочь побаловаться картишками.

Игроков Капо делил на два вида. Первые – играли для удовольствия. Ставили по мелочи (по здешним меркам) – на кон не больше десятки. Вторые – жили игрой. Такие, бывало, спускали сотни, даже тысячи, но изредка случалось, в один вечер становились баснословно богаты.

– Один поляк, – рассказывал Джон, – несколько игр кряду срывал банк. Тонео уже распорядился «проводить» его. Боюсь даже представить, сколько он унёс. И, что самое чуднóе, никто не знает, откуда он взялся. Хочешь – верь, хочешь – не верь, но этот чёртов пшек возник будто ниоткуда и точно так же исчез. Парни божились, что мимо них никто чужой не проходил. Ни туда, ни обратно.

– Может, спутали?

– Не-е, он, говорят, приметный был – сам невысокий, а физиономия оспой поедена. Ну а главное, шрам у него необычный над бровью – словно кожу в узелок стянули. Точно знаю – не было его. А у меня глаз цепкий. Такой портрет я бы не проглядел.

– А как вообще узнали, что поляк?

– Да по говору. Пшикал всё и слово одно раз за разом повторял – «поновне» какое-то. Сказали, польское. Вроде нашего «повтори» или «ещё раз». Вот босс теперь рвёт и мечет. Ищет того поляка. Два грэнда ^[7] за него даёт. Только как его найдёшь? Я вот подумал – может, это и не человек был вовсе? Как думаешь, Ральфи? Не бывает ведь такого, чтоб живые люди появлялись и исчезали, как призраки.