Вера и власть - Шервуд Смит

Твердость и строгий порядок, качества, присущие зубам, неотделимы и от власти. Самая ее суть заключается в них.

Зубы — это вооруженные стражи рта, а рот есть прототип всех тюрем. Все, что попало туда, пропадает, притом многое входит в него еще живым. Готовность, с которой рот открывается в предвкушении добычи, и легкость его последующего закрытия — те же атрибуты, которыми страшит нас тюрьма... В этом страшном месте ничто не могло бы прижиться, будь даже для этого время. Ничто не может укорениться в его голой полости.

И ужаснее всего — это узкое горло, сквозь которое неминуемо проходит то, что еще не рассталось с жизнью...

Путь, который пища совершает по всему телу, долог, и в конце концов все полезное извлекается из нее, оставляя лишь зловонные отбросы.

Этот процесс, которым завершается всякий акт поглощения, дает нам представление о природе власти в целом.

Элиас Канетти.

«Толпа и власть»

Ок. 300 г. до Исхода

Вере подорванной верных не знать:

Власть к душам людским не способна воззвать.

Третья Полярность Джаспара Аркада

Атмосфера на мостике «Акеридола» была наэлектризована. Моррийон с усилием сглотнул, удивляясь, как могла его глотка так пересохнуть, в то время как сам он весь взмок. «Если мы потерпим поражение на следующем этапе, я спрошу об этом Эсабианова пеш мас'хадни перед началом пыток», — с мрачным юмором подумал он.

Двое с лишним суток — время подхода должарианского корвета к Пожирателю Солнц в реальном времени тяжело сказалось на всех — от трех рифтеров-бори, которых Моррийон снял с обреченного на гибель «Самеди», до невозмутимых обычно тарканцев.

На всех, кроме Анариса. А ведь самая большая опасность грозит ему, хотя он, казалось бы, возвращается к отцу с торжеством, исполнив заключительный акт его палиаха над Панархом Геласааром хай-Аркадом. Ибо теперь между отцом и сыном начнется борьба за трон, о чем знает каждый должарианец, от последнего работника в серой униформе до самого Джеррода Эсабиана. Любое неверное движение и даже слово могут привести к долгой, мучительной смерти. И все же Анарис единственный выглядит если не отдохнувшим или свободным от напряжения, то по крайней мере спокойным и собранным.

Моррийон снова сглотнул, принуждая себя смотреть на высокий, широкоплечий силуэт, сидящий прямо перед обзорным экраном. Радиус черной дыры, в пределах которого пространственный скачок невозможен, достигал двух световых часов. Подходить так близко к аномалии и без того опасно, но терпеть убийственный свет ее сращенного диска в течение пятидесяти часов совсем уж невыносимо. Однако никто не посмел предложить затемнить экраны: Анарис проводил все свое время, кроме часов, отведенных на сон, глядя, как голубовато-белый водоворот плазмы завивается спиралью в облаках пыли, чтобы исчезнуть из Вселенной. Луч света, исходящий из раскаленной спирали, пронзал насквозь гигантское солнце, звездную пару, чья субстанция питала пылающий котел аннигиляции.

А на конце луча, вдали от адского зарева, вращался Пожиратель Солнц — цель их путешествия.

Единственным признаком испытываемого Анарисом напряжения служил более сложный против обычного танец шелкового дираж'у в его сильных руках. Немыслимые узлы, которые вязал Анарис, отражали невероятность того, к чему они приближались.

— Пять минут, мой господин, — объявила маленькая бори за навигационным пультом. Анарис, не отвечая, смотрел на Пожирателя Солнц, ставшего ныне сердцем владений его отца.

Станция не походила ни на что, созданное человеком. Это было скопище округлостей, трубок и конусов, сделанных из чего-то, более похожего на воспаленную плоть, чем на какой-нибудь строительный материал. Глаз не в силах был охватить всех этих кривых линий. Загадочное сооружение висело в космосе одиноко — кораблей поблизости не наблюдалось. Из сводки, переданной им перед выходом из скачка, Моррийон знал, что энергетический резервуар, питающий станцию, не позволяет подходить к ней кораблям, превосходящими сто метров по любой оси. Но почему даже мелких судов не видно?

В этот момент из конуса, которыми изобиловала станция, вышел корвет, такой же, как их собственный, и остановился менее чем в километре от Пожирателя, пуская огненные выхлопы из радиантов и отсвечивая в сиянии пылающих газов. Воинственная угловатость корабля контрастировала с действующей на нервы округлостью урианской станции.

Но тут необычность Пожирателя проявилась воочию, и Моррийон едва сдержал крик: станция шевельнулась.

На одной из ее секций медленно выросла ложноножка. Она поползла к конусу, из которого вышел корвет, а он нагнулся к ней и принял ее в себя, сузив свое отверстие в гротескном автосексуальном акте.

— Приготовиться, — объявили по коммуникатору со станции, и Моррийон понял, что конус — это причальный отсек, предназначенный для них. Что же теперь будет?

Из второго корвета вышел и ударил по ложноножке плазменный луч. Она испустила клуб газа, отпрянула и погрузилась в другой конус, который сомкнул вокруг нее свой сфинктер и начал перистальтически пульсировать. Моррийон с трудом подавил истерический смешок: ни дать ни взять декапусс сосет свое щупальце после схватки с щелкуном. Живая она, что ли, эта хреновина?

Причальный конус подался к «Акеридолу», вытянулся и раскрылся пошире, словно решив, что корвет, пожалуй, сойдет вместо раненой ложноножки. Вокруг овального входа извивались щупальца, напоминающие Моррийону цветы-животные, существующие в океанах почти каждой планеты Тысячи Солнц. Между щупальцами просматривалось слабое свечение шлюзового поля, а дальше — ряды вооруженных тарканцев в черной форме, выстроенных в ярко освещенном устье станции.

Не в устье, а в отсеке, нервно поправил себя Моррийон. В причальном отсеке.

Траловый луч с гулом захватил корабль и втянул сквозь кольца света в шлюз. Корвет остановился с легким толчком, и его двигатели затихли.

Анарис без единого слова встал и вышел, а Моррийон поспешил за ним.

Изнутри Пожиратель Солнц действовал на нервы еще сильнее, чем снаружи. Его полы, стены и потолки плавно, органически перетекали друг в друга — прямых линий здесь не существовало. Мало того, все это излучало красноватый свет, идущий откуда-то... из-под кожи, так и хотелось сказать. Этот свет, несмотря на свою кажущуюся яркость, не отбрасывал теней.

Точно в чьем-то желудке. Человеческая техника выглядела здесь хрупкой и неуместной. Моррийон заметил, что там, где в стену входят кабели, света нет и поверхность болезненно-серая и пористая.

В задней части отсека, за церемониальным строем тарканцев, с отвратительным сосущим звуком открылся проем и вошел Эсабиан в сопровождении Барродаха. Моррийона потрясла перемена в помощнике Эсабиана: худой, изнуренный, глаза горят, как у кота, и шмыгают из стороны в сторону.