Я - меч, я - пламя! - Василий Кононюк

Первым, что услышала Оля, были голоса, раздающиеся где-то невдалеке, затем она почувствовала свет, проникающий сквозь ее закрытые веки, и попыталась открыть глаза. «Не открывай, – посоветовал незнакомый решительный голос, прозвучавший в ее голове. – Сначала послушай, о чем говорят», – целеустремленно продолжил он.

– Петр Михайлович сказал, в конце недели меня уже выпишут, так что передай товарищам на работе, в первый день следующей шестидневки буду, пусть готовят торжественную встречу.

– А эта что, так и лежит?

– Третий день уже. Петр Михайлович осматривал, сказал, голова цела, давно уже должна была в себя прийти. Если, говорит, в ближайшие сутки не очнется, в психиатрию переведут, у них дальше лежать будет.

– А хоть узнали, кто она?

– Узнали! Вчера следователь участкового приводил из района, где ее в подворотне нашли. Опознал ее участковый, Ольга Стрельцова, сказал, известная личность.

– Даже так!

– Ага! Мать пьяница, уборщицей работает, отца нет, отчим пьяница, девка эта с придурью, вроде не умалишенная, но недалеко от того, была бы в нашем захолустье школа для таких, давно бы туда определили, а так ходит в обычную. Шалаву эту местное хулиганье пользует, видно, не дала кому-то, вот и получила по голове.

– А ты что, знаешь того участкового?

– Дура! Это он следователю рассказывал, а я притворилась, что сплю, вот они тут и балакали при мне. Следователь матерился, мол, что у него, дел других нет, как этой дурочкой заниматься. А знаешь, сколько ей лет?

– Сколько?

– Вот угадай.

– Ну с виду лет семнадцать-восемнадцать…

– Ты представляешь, этой корове всего пятнадцать лет, а жoпа уже больше, чем у меня!

– Ну это ты, Любка, зря. Ей до тебя еще подрасти надо.

– Знаешь что, Галка! Не все такие доски стиральные, как ты. Да и что-то я не вижу, чтобы наши мужики на тебя бросались. Васька твой, как ты его прогнала (он, правда, всем брешет, что сам от тебя убежал), тоже пошире тебя нашел.

– Дрянь ты, Любка! Лежи тут одна, Виталька твой сюда не ходит, у него дела веселее есть, только я навещаю, как дура!

– Галка, подожди! – виновато попросила та, которую называли Любкой, явно сообразив, что перегнула палку.

– Иди в задницу!

Две пары ног протопали по полу, видно, Любка не оставляла попыток продолжить разговор. Хлопнула дверь, стало тихо.

«Так ты у нас, Ольга Стрельцова, оказывается, местная знаменитость. Ладно, это потом. Тебе хорошо, ты хоть знаешь, как тебя зовут, а я ничего не помню, даже не понимаю, мужик я или баба, вот где засада». Оля уже не обращала внимания на постоянно что-то рассказывающий ей голос, мать после перепоя тоже жаловалась, что голоса слышит. Голос, постоянно звучащий в сознании, Ольга объясняла последствиями травмы. Она тоже не могла вспомнить, кто ей дал по голове и за что, но не расстраивалась по этому поводу. Оля вообще редко расстраивалась, она отличалась редким спокойствием, лежащим далеко за гранью нормального, но, когда кто-то выводил ее из себя, он рисковал ознакомиться со второй ипостасью Ольги Стрельцовой, совершенно невменяемым существом, идущим до конца. В такие моменты на девушку было страшно смотреть. Огонь безумия, горящий в глазах, и искривленное ненавистью лицо не оставляли сомнений – если ее не остановить, обидчику придется плохо. К счастью для окружающих и для нее самой, никогда в такие моменты Оле под руку не подворачивался нож, с которым ее научили очень неплохо обращаться, а то сидела бы она в колонии для несовершеннолетних, а может, и лежала бы в совсем другом месте, тихом и спокойном. Сознание в такие моменты отключалось, оставались лишь желания: выцарапать глаза, вырвать волосы, разодрать физиономию, откусить ухо…

Мысли вообще редко посещали ее голову. Отгороженная от внешнего мира коконом спокойствия и безразличия, она с покорностью следовала за тем, кого судьба назначала ей на роль хозяина, и жила в своем особом мире тишины и бездумья. Поэтому непривычная череда мыслей и образов, которые проносились в голове, совершенно сбила с толку, и ей никак не удавалось нащупать под кроватью какую-нибудь обувь. Найдя наконец хоть что-то, она с отвращением стала разглядывать свои старые тупоносые туфли, которые давно было пора выкинуть. Причем одна часть ее сознания не видела в них ничего нового и необычного, а вторая решительно возражала, что долгого похода или хорошего удара такими туфлями не осуществишь, и их нужно срочно менять. Бросив точно такой же задумчивый взгляд на обшарпанные стены, окна, двери и пять пустых коек, Оля пошла в разведку. Организм настойчиво требовал более детального ознакомления с планировкой здания.

На откровенный вопрос, где находится интересующее ее помещение, встретившийся молодой человек покраснел и, махнув рукой в нужном направлении, поспешно ретировался. Удивившись его неадекватному поведению, Оля наконец обратила внимание на то, что под больничным халатом на ней ничего нет, а верх одежды довольно широко распахнут. Приведя себя в относительный порядок и раздумывая над вопросом, куда подевалось ее нижнее белье, девушка продефилировала мимо сидящей за столом и читающей газету медсестры. «Правда!» – машинально отметила Оля. «А какое сегодня число?» – очень настойчиво хотела узнать ее новая половина, тогда как старой это было совершенно до лампочки.

Обнаружив желаемый объект, уже на обратном пути в палату Оля остановилась и внимательно вчиталась в мелкие буквы. Двадцать второе апреля тысяча девятьсот тридцать пятого года. Передовица была посвящена шестьдесят пятой годовщине со дня рождения вождя мирового пролетариата. Она остановилась, пытаясь разобраться в мыслях, которые стремительной лавиной неслись в голове, затем развернулась и пошла в палату, опираясь одной рукой о стену. В голове начало кружиться, все тело стало невесомым, чувствуя, что сейчас сознание оставит ее, девушка сползла по стене и уселась на пол. «Хоть не упаду!» – эту спокойную мысль прервал испуганный крик медсестры:

– Больная! Почему вы встали с постели?

– Писать очень хотелось, – честно призналась Оля. Услышав такой ответ, молоденькая медсестра презрительно скривилась, вскочила со стула и с криком: «Петр Михайлович!» – убежала по коридору.