Око времени - Стивен Бакстер

Планета остывала и высыхала тридцать миллионов лет. И вот на севере ледяные щиты вгрызлись в материки. Пояс лесов, охвативший некогда Африку и Евразию, почти не прерываясь, от побережья Атлантики до Дальнего Востока, распался на отдельные лоскутки. Существам, прежде населявшим эти извечные зеленые просторы, пришлось приспосабливаться или уходить с обжитых мест.

Сородичи Матери сделали и то и другое.

Прижав к груди детеныша, Мать притаилась в тени на опушке лесочка. Ее глубоко посаженные глаза из-под тяжелых надбровных дуг зорко всматривались в озаренную солнцем местность. За лесом начиналась равнина, изнывающая от жары. Тут царила ужасающая простота, тут быстро наступала смерть. И все же тут жила надежда. Этой местности в один прекрасный день суждено было стать границей между Пакистаном и Афганистаном, и некоторые назовут ее северо-западной границей.

Сегодня неподалеку от неровной опушки леса на земле валялась туша антилопы. Животное погибло не так давно – из ран антилопы еще вытекала липкая кровь, – но львы уже сожрали свою долю, а падальщики, гиены и грифы пока не заметили добычу.

Мать встала, выпрямила длинные ноги и огляделась по сторонам.

Мать была обезьяной. Длина ее тела, густо поросшего жесткой черной шерстью, не превышала метра. Худая, с дряблой от недоедания кожей. Вытянутая морда, конечности – яркий признак недавнего обитания на деревьях: руки длиннее ног. Она очень походила на шимпанзе, но отделение ее предков от этого вида произошло уже три миллиона лет назад. Мать чувствовала себя вполне удобно в вертикальном положении, она была самой настоящей двуногой, а бедра и кости таза у нее были намного больше похожи на человеческие, чем на обезьяньи.

Сородичи Матери тоже были падальщиками – и надо сказать, не особенно на этом поприще преуспевающими. Но у них было преимущество, каким не владело больше ни одно животное на свете. Никому из шимпанзе, запертых в неизменном лесу, не удалось бы изготовить такое сложное орудие, как грубый, но удобный топорик. Именно его Мать сейчас сжимала в руке. А еще было что-то в ее глазах – какая-то искорка, и эта искорка отличала ее от любого другого животного.

Никаких признаков близкой опасности Мать не заметила и смело вышла из лесной тени на солнце. Детеныш, цепляясь за шерсть, прижимался к ее груди. Один за другим, робко переступая двумя ногами или опираясь на костяшки подвернутых пальцев рук, за ней последовали члены стаи.

Отягощенная детенышем, Мать добралась до туши антилопы одной из последних. Остальные уже вовсю орудовали заостренными камнями и рубили ими хрящи и кожу. Такая разделка туши представляла собой способ добыть мясо как можно скорее: отрубленные ноги антилопы можно было без особого труда оттащить в лес, в безопасное место, а потом спокойно приступить к трапезе. Мать охотно присоединилась к работе. Увы, находиться на таком страшном солнцепеке было не очень приятно. Пройдет еще миллион лет до тех пор, пока далекие потомки Матери, гораздо более похожие внешне на людей, смогут подолгу оставаться под солнцем, поскольку обзаведутся способностью потеть и сохранять жидкость в жировых отложениях. Их тела станут чем-то наподобие скафандров, придуманных для выживания в саванне.

Гибель лесов стала катастрофой для обезьян, некогда их населявших. Эволюционный зенит этого обширного семейства животных уже остался далеко в прошлом. Но некоторые сумели приспособиться. Сородичи Матери по-прежнему нуждались в лесной тени, они по-прежнему на ночь неизменно забирались в свои гнезда на верхушках деревьев, но с наступлением дня все чаще выбегали на открытую местность в поисках падали. Такой способ выживания был не самым безопасным, но все-таки уж лучше так, чем умирать с голоду. Чем больше дробились лесные массивы, тем обширнее становилось жизненное пространство для обитателей опушки. И покуда они, рискуя жизнью, метались между двумя мирами, слепые скальпели изменчивости и естественного отбора придавали новую форму этим отчаявшимся обезьянам.

Но вот послышалось хоровое тявканье и топот быстрых лап. Гиены поздновато учуяли кровь антилопы и теперь приближались, окутанные большим облаком пыли.

Прямоходящие обезьяны успели отсечь только три ноги от туши антилопы. Но медлить было нельзя. Прижимая детеныша к груди, Мать следом за стаей устремилась к прохладной вековой тьме леса.

Той ночью, когда Мать лежала в своем гнезде, сложенном из хвороста, посреди ветвей дерева, что-то разбудило ее. Дочь, свернувшаяся клубочком рядом с Матерью, тихонько посапывала.

Что-то витало в воздухе. Ноздри Матери уловили какой-то запах. Пахло новизной, переменами.

Мать еще была животным, полностью зависимым от окружающей среды, и она очень остро ощущала перемены. Но она обладала не только звериным чутьем: глядя на звезды глазами, хорошо приспособленными к мраку, она чувствовала невыразимое любопытство.

Если бы Матери понадобилось имя, ее можно было бы назвать Искательницей.

Именно искорка любопытства – нечто вроде туманного предка жажды странствий – увела ее сородичей так далеко от Африки. Обезьяны, обитательницы лесных опушек, с риском для жизни пересекали равнины и попадали в другой лес, в воображаемую безопасность нового обиталища. Даже те из них, которые оставались в живых, за всю жизнь редко совершали более одного такого путешествия – одиссеи длиной около километра. Но некоторые все же выживали и размножались, а их дети уходили еще дальше.

Вот так проходила жизнь поколения за поколением. Обезьяны, обитавшие на опушках леса, постепенно покидали Африку, добирались до Центральной Азии и переходили по Гибралтарскому мосту в Испанию. Это был клич передового отряда, которому было суждено эхом долететь до будущего, когда начнутся еще более целенаправленные миграции. Но обезьяны всегда жили не слишком кучно и оставляли слишком мало следов; ни один палеонтолог ни за что не заподозрил бы, что они дошли от Африки сюда, на северо-запад Индии, и что они доберутся еще дальше.