Что мы пожираем - Линси Миллер

Работать с мертвыми для меня честь, но ни один похоронный обряд не исправит того, что Райлан Хант – «двадцать пять с половиной килограммов, сто тридцать два сантиметра, выпотрошен», как гласили мои записи, – погиб за два дня до своего тринадцатого дня рождения. Я выпрямила сжатые в кулаки пальцы – напряженные мышцы затрещали как гнилое дерево – и стянула с его рук влажные перчатки. Их прошлой осенью связала его мама, подобрав синие нитки. Сейчас же Райлан весь был красным, коричневым и фиолетовым, а на его коже выступили трупные пятна. Я повернулась и бросила перчатки в кучу компоста, которая вскоре станет его могилой. В наполненном по колено бассейне заплескалась вода.

Каждая частица этого мальчика была воплощением любви – и каждая была предана земле, за исключением тех, что стали частью меня. Я – кладбище, и я стала им для того, чтобы им не пришлось быть кому-то другому.

Единственная могильщица Лощины – не этого титула я хотела, но семь лет назад, когда я пришла в этот город, другой работы здесь не было.

– А это значит, что я здесь ради тебя, – сказала я, положив дрожащую ладонь на его руку.

Кожа Райлана была изодрана в клочья, ребра раскрыты, как цветок ликориса. Я собрала столько крови, сколько смогла, но ее все равно едва хватило, чтобы провести погребальные обряды. От него почти ничего не осталось.

Того, кто это сделал, схватили, но мою грудь все равно сжимало от тоски. Есть ли смысл в мести? Райлана уже не вернуть.

Да, нас пугали старые легенды о когда-то господствовавших над нами полубогах – Благих и Грешных, – но их давно уже нет. Бояться стоит нас, смертных: мы намного страшнее. Пусть раньше нами правили, с нами воевали, нас пожирали – но напыщенные пэры с их богатством и армией были куда хуже старых преданий.

Я накрыла рану Райлана куском парусины и начала пришивать ее к его телу. Иголка легко проскользнула через его кожу, руки ритмично двигались над тканью. Это меня успокаивало. Когда я накладывала швы, я всегда вспоминала о волнах реки, у которой родилась. Там смерть была таким же привычным делом, как и здесь. Только богачи – чаще всего представители высшей знати, которых суверен одарила титулами и которые правили Цинлирой, – могли ее избежать.

– Ты выглядишь старше своего возраста, – сказала я, убрав волосы с его лица. – Знаю, тебе это нравилось.

Как нравилось большинству двенадцатилетних детей.

– Никогда не понимал, как ты не брезгуешь стоять в этой помойке, – прозвучал знакомый голос у меня за спиной. – Здесь же просто невозможно находиться.

Я вздохнула и подняла голову, подставляя лицо лучам полуденного солнца. Бассейн под открытым небом, в котором я совершала погребальные обряды, находился совсем недалеко от церкви. Райлан покоился на каменной плите в самом его центре, а я при необходимости могла сбегать в церковь и вылечить тех, кто решил туда заглянуть. Все бандиты, которые пытались напасть на нас сегодня утром, были мертвы – все, за исключением одной грехоосененной налетчицы.

– Джул, не надо так выражаться, – сказала я, не оборачиваясь.

– А разве я выражался? – он фыркнул и что-то с тошнотворным звуком упало на пол. – Лора?

Я обернулась. Джулиан стоял над скрючившейся налетчицей и протягивал мне покрытую синяками руку. Он был самым типичным жителем Лощины – зеленоглазым и поджарым (потому что долгие годы он занимался рубкой деревьев) – и как все жители Лощины, он питал глубокое недоверие ко всем чужеземцам.

Я подняла руку.

– Я почти закончила.

Я положила на веки Райлана два халфана, чтобы его глаза оставались закрытыми. У всего есть своя цена – даже у смерти. В наши дни большинство людей не может себе этого позволить. Ну, за исключением Джулиана.

– Тебе необязательно следовать старым традициям, – сказал он. – Ты не здешняя. Тебя никто не осудит.

– Об этом просила его мать, – сказала я, выходя из бассейна. С моей одежды на землю полилась светло-розовая вода. – Как я смогу убедить жителей Лощины, что стану тебе хорошей женой, если не буду соблюдать ваши традиции?

Джулиан пожал плечами. Сам он не соблюдал традиций. Для его семьи я была все равно что родной, но пока мы не поженимся, я буду здесь чужой. И, возможно, еще какое-то время после свадьбы.

– Ты собираешься исцелить эту тварь? – спросил Джулиан, легонько пнув грехоосененную. – Подлатай ее, чтобы она могла говорить. Нам нужно знать, остались ли поблизости еще налетчики.

Налетчица вздрогнула. От нее исходили волны магии, от которых волосы на моих руках вставали дыбом. Я опустилась перед ней на колени и коснулась ее окровавленной руки. Ее плечи затряслись.

– Конечно, – сказала я. – Иди присмотри за теми, кого я исцелила. Убедись, что пока я работаю, никто из них не пострадает.

Джулиан тут же отправился выполнять мою просьбу. С губ умирающей девушки сорвался смешок – и она закашлялась. Я достала футляр и вытащила из него нож.

– Ты грехоосененная, – сказала я. – Это редкость.

Она подняла голову и посмотрела на меня. У нее были голубые глаза, а кожа ее была сплошь покрыта синяками и ссадинами. Она кивнула в сторону тела Райлана и спросила:

– Погиб только он?

– Да, – я коснулась засохшей крови на ее руке. Она была почти невредима, только на груди у нее зияла рваная рана. – Тут есть твоя кровь?

– Возможно, – сказала она, пытаясь выкрутить руки в туго завязанных веревках. Я тысячу раз повторяла Джулиану, что грехоосененным связывать руки бесполезно. – Есть ли от целителя хоть какая-то польза в этой глуши?

– В последнее время почти никакой, – я прижала нож к ладони. Мой благотворец, силу которого я могла чувствовать, но которого не могла видеть, поднялся, как поднимается дым от костра. – Не двигайся.

– Меня нет смысла исцелять, – застонала она. – Мне нечего сказать.

– Мне все равно, – сказала я. – Ты ранена, и я буду тебя лечить.

«Прими эту жертву, – взмолилась я, отрезая от своей руки полоску плоти, – и вылечи ее рану».

По моей руке пробежала волна неприятной дрожи – и кровь с кожей исчезли. Благотво́рцы, как и Благие, от которых они произошли, могут только создавать. Но чтобы благотворец творил, нужно принести в жертву частицу себя. Я выронила нож. Мои руки задрожали. Она зашипела.