Линия соприкосновения - Михаил Шуваев

Специальный агент КОНОКОМа ^[1] Ричард Сноу вышел из кабинета директора и, задумавшись, остановился посреди стеклянной приёмной, похожей на аквариум. Выскользнувший вслед за ним Айвенго Блумберг осторожно прикрыл дверь начальственного кабинета и подошел к столу секретарши Бэллы. Девушка кокетливо посмотрела на двух озадаченных мужчин:

— Господин Блумберг, Директор просил напомнить вам, что послезавтра 30 ноября в пятницу в семь вечера вы идете с ним на открытие выставки «Спейс секьюрити интернешнл», — Айво поморщился как от зубной боли, что не ускользнуло от внимания секретарши. — Ничего не могу поделать — распоряжение Дон Кимуры.

Бэлла замолчала и, не глядя взяв со стола всегда лежащую наготове пилку для ногтей, принялась полировать и без того красивые длинные ногти. Сноу медленно повернулся к Блумбергу и, по-прежнему думая о чем-то своем, спросил:

— Я сейчас на квартиру Добровольского, ты со мной?

Айвенго Блумберг, начальник научного отдела КОНОКОМа, посмотрел на свой скромный биоадаптивный хронометр «Сектор»:

— Нет, Ричи. Давай двигай в Париж один, а я заскочу к себе в отдел, надо дать кое-какие указания. Потом присоединюсь.

Высокая, слегка сутуловатая фигура шведа скрылась за углом коридора, откуда сразу же послышалось тихое шипение открывающихся дверей лифта ДДЛ ^[2]. Ричард подошел к огромному панорамному окну и посмотрел на Брюссель с высоты восьмисот метров, на которые возвышался над городом офис КОНОКОМа — спиральный небоскреб «Сатурн». Заканчивался ноябрь, стояла промозглая, холодная, сырая погода. Город внизу почти не просматривался из-за плотной пелены тумана и дождя, которые окутали сизым покрывалом всю Бельгию, а заодно и большую часть Северной Европы. Синоптики выслушивали в свой адрес нелицеприятные замечания и критику, но упорно стояли на своем: вмешиваться в погоду они не считают возможным из-за риска разбалансировать воздушную циркуляцию над всей территорией Сибири и Аляски. Справедливые замечания по поводу того, что в Северной Европе живет на порядок, а то и на два больше людей, не возымели ожидаемого эффекта.

Сноу представил себе, что сейчас ему придется выходить на крышу, под дождь и ветер, лететь в белесом сыром тумане в Париж… Бр-р-р. Он слегка передернул плечами.

— Противная погода, просто ужас, — Бэлла говорила, по-прежнему увлеченно занимаясь своими ногтями, периодически отставляя руку подальше от лица и придирчиво оценивая результат косметических манипуляций. — Меня вот тоже сегодня пригласили в Делириум-кафе, но как представлю, что надо выходить на улицу…

— Да, Бэлла, действительно трудная дилемма… — пробормотал Сноу и направился к лифтам.

Через сорок минут, когда флаер приземлился на парковке возле авеню Виктор Гюго в Париже, ожил МИППС ^[3], и на экране коммуникатора появилось лицо Блумберга, обрамленное светлыми кудрями:

— Ричи, я на полпути, ты там как?

— Что «как»? Прилетел вот, направляюсь на квартиру. Дождь тут еще сильнее, чем у нас в Брюсселе, ветер к тому же… — проворчал Сноу и, подняв воротник, двинулся по тротуару, обходя или перепрыгивая лужи. Метров через пятьдесят он свернул направо на улицу Лоншан и пошел по ней, вглядываясь в номера домов. Заметив рядом с одним из подъездов полицейский флаер, он решительно толкнул дверь, оказавшуюся незапертой. Поднявшись на лифте, вполне прилично отделанном под старину, он вышел на пятом этаже и оказался лицом к лицу с корпулентным французским ажаном ^[4].

— Ричард Сноу, КОНОКОМ, — представился он.

— Здравствуйте, месье Сноу, — посторонился полицейский. — Инспектор Леруа ждет вас, проходите.

— Спасибо.

Сноу вошел в квартиру, двери которой были слегка приоткрыты. На табличке сбоку значилось: «Полковник Александр Добровольский». Пройдя по коридору, вдоль стен которого были развешены мрачноватые картины работы неизвестного художника, изображавшие космические пейзажи, Ричи оказался перед несколькими дверьми: направо были кухня и ванная комната, прямо — туалет, а слева — большая гостиная с винтажной мебелью и широким окном с выходом на узкий маленький балкон. У открытого окна стоял, попыхивая старенькой потертой трубкой, парижский инспектор. Услышав шаги за спиной, он обернулся, и на его грубоватом с крупными чертами сморщенном лице появилась дежурная улыбка. Лет ему было явно за шестьдесят.

Прямо Мегрэ из романов Сименона ^[5], подумалось Сноу.

Рукопожатие «Мегрэ» оказалось на удивление крепким.

— Месье Сноу, честно вам скажу, что не в восторге от того, что к расследованию подключили КОНОКОМ. Говорю это прямо, без обиняков, чтобы между нами не было никаких недомолвок.

Сноу, предполагавший подобную встречу, примирительно поднял руки:

— Инспектор, я ни во что не буду вмешиваться, расследование поручено вам, вы и ведите. Возможно, моё участие в нем ограничится этой встречей, и в дальнейшем я избавлю вас от своего присутствия.

Француз, поняв, что слишком резко начал разговор, смягчил тон:

— Поймите меня правильно, месье Сноу, я вас не гоню, но…

— Инспектор, каждый из нас будет действовать в рамках своего регламента, и, надеюсь, у нас с вами достаточно опыта и благоразумия, чтобы вести дело к обоюдной выгоде.

— Да, конечно, — вынужденно согласился француз.

— Вот и прекрасно. Тогда не могли бы вы кратко ввести меня в курс дела.

— Mais certainement ^[6]. Сегодня утром соседи полковника Добровольского были озадачены громкими голосами, доносившимися из его квартиры. Он всегда вел спокойный размеренный образ жизни, и подобное совершенно нехарактерно для русского космонавта. Здесь он постоянно не жил, но, когда приезжал, то оставался, обычно на два-три месяца…

Леруа обстоятельно и подробно описывал стиль жизни русского космонавта, периодически попыхивая трубкой.

— Это его жена? — улучив момент, когда француз возьмет в рот мундштук и замолчит, спросил Сноу, заметив на полке объемную фотографию женщины.