След молнии - Ребекка Роанхорс

Монстр здесь побывал. Я чую его запах.

Зловоние чудовища – смесь резкого запаха пота и мясистой зрелости немытой плоти хищника, к чему примешивается нечто такое, что я не могу определить. Эта вонь не только портит свежесть вечернего воздуха, но и несет в себе нечто более глубинное, чем простой запах, более низменное. Оно выбивает меня из колеи, заставляя мои собственные инстинкты предостерегающе взвыть. На лбу моем выступает холодный пот. Я вытираю его тыльной стороной руки.

Я также чувствую запах ребенка, которого украло чудовище. Он легче и чище. Невинней. Девочка пахнет жизнью или, по крайней мере, пахла до тех пор, пока ее не утащили отсюда. Но теперь ее запах мог измениться.

Дверь Капитула Лукачикая широко распахивается. Посреди небольшого зала для собраний на старом измятом металлическом складном стуле сидит женщина с непроницаемо-каменным лицом – вероятно, мать пропавшего ребенка. Рядом мужчина среднего возраста в серебристой ковбойской шляпе и подросток в военной форме – с виду моложе меня на несколько лет. Мальчик держит женщину за руку и что-то шепчет ей на ухо.

Кроме них, в этом зале собралось почти все население городка Лукачикай. Кто знает, что привело их сюда – желание поддержать и оказать поддержку или простое любопытство, вызванное притягательной силой чужого горя. Скучковавшись по двое-трое, они сидят угрюмыми группками на точно таких же потрепанных серых стульях, сгорбившись и вдыхая спертый воздух, который с каждой минутой становится все более ядовитым благодаря запертым наглухо окнам и ощущению чрезмерного числа людей, собравшихся в слишком маленьком помещении. Все они местные жители – навахо, или дине, как мы себя называем, чьи предки жили в предгорьях Чускских гор на протяжении многих поколений, пока билигааны ^[1] осваивали этот континент. Они могут рассказать истории о родственниках, искалеченных и убитых во время «Долгого пути» ^[2] или в индейских школах-интернатах. Вероятно, никогда в жизни они не покидали пределы своей резервации – даже в те времена, когда она представляла собой всеми забытый захолустный район Соединенных Штатов, а не страну Динета ^[3], в которую превратилась сейчас. Эти дине знают старые песни, исполняемые хатаальи ^[4], древние легенды о чудовищах и уничтожавших их героях – еще до того, как эти чудовища опять восстали из мертвых, чтобы вновь начать красть деревенских детей из кроваток. И теперь они хотят, чтобы одним из таких героев стала я.

Но я не герой. Скорее последнее средство – орудие для выжигания земли. Я тот, кого вы нанимаете, когда последний герой возвращается домой в мешке для трупа.

Мокасины не издают ни звука, когда я прохожу по растрескавшемуся кафельному полу и останавливаюсь перед матерью. Тихие разговоры затихают за спиной, все головы оборачиваются в мою сторону. Моя репутация здесь явно известна, поскольку далеко не все взгляды дружелюбны. У дальней стены слоняется взад-вперед группа мальчишек – должно быть, друзей подростка в военной форме. Они громко хихикают, провожая меня глазами, и никто не пытается заставить их утихнуть. Я стараюсь не обращать на них внимания. Говорю себе, что мне все равно. Я здесь, чтобы выполнить работу и взять за нее плату, а то, что будут думать обо мне лукачикайцы, не имеет никакого значения.

Впрочем, мне всегда плохо давалась ложь.

У матери ко мне только один вопрос:

– Вы ее спасете?

Спасу? Хороший вопрос, не правда ли? Что толку в моих навыках и силе кланов, если я не смогу ее спасти?

– Я ее найду, – отвечаю я.

И найду, вне всяких сомнений. Но спасение и поиск – это разные вещи. Кажется, мать это чувствует. Она закрывает глаза и отворачивается.

Мужчина в ковбойской шляпе откашливается и поднимается со стула. На нем старые выцветшие джинсы «Леви'с», которые наверняка были ему впору лет десять назад, но теперь так малы, что живот нависает над пряжкой ремня. Столь же плохо сидящая рубашка прикрывает его дряблый торс, а взгляд налитых кровью глаз, который мужчина бросает на меня, явственно говорит, что он уже в трауре. Что, возможно, он уже и сам не очень верит в спасение.

Он представляет мне мать, мальчика и, наконец, себя. Имя, фамилия, название кланов – всё как положено. Мужчина – дядя пропавшей девочки, а мальчик – ее брат. Все они Бегеи – фамилия такая же обычная для дине, как Смиты для билигаанов. Но кланы – то, что делает человека дине и определяет его родственные обязательства – мне незнакомы.

Он умолкает, ожидая, что и я, в свою очередь, назову свое имя и кланы – чтобы они могли найти для меня место в их маленьком мире, обозначить наши отношения и ту меру дружелюбия, которую они могут проявить ко мне. И то дружелюбие, которое я могу проявить к ним.

Но я молчу. Мне всегда было плевать на традиции. К тому же всем вокруг будет только лучше, если мы останемся друг другу незнакомцами.

Наконец старший Бегей кивает, понимая, что я не склонна соблюдать этикет дине, и жестом указывает на матерчатую сумку у своих ног.

– Это все, что мы можем предложить, – говорит он.

Руки его при этом дрожат, и я понимаю, что лжец из него не лучше, чем из меня. Тем не менее он гордо поднимает подбородок и вызывающе смотрит на меня широко раскрытыми глазами из-под полей шляпы.

Я делаю шаг вперед, наклоняюсь и заглядываю в сумку, после чего быстро произвожу подсчеты в уме. Серебряные украшения неплохи – бусы, старые штампованные браслеты, несколько маленьких традиционных ожерелий. Правда, бирюза в них полная дрянь – не хватает «паучьих жил», которые бы делали камни по-настоящему ценными. Серебро можно будет обменять на нужные мне вещи на рынках Тсэ-Бонито, но бирюза ничего не стоит. Это не более чем красивые голубые камешки.

– Бирюза – дерьмо, – говорю я вслух.

Раздается недовольное ворчание, и брат с силой отодвигает стул. Металлические ножки протестующе скрежещут по плитке. Мальчик скрещивает руки на груди с гримасой отвращения.

Я не обращаю на него внимания и вновь поворачиваюсь к дяде.

– Возможно, вам следует нанять кого-то другого: «Псов-Законников» или «Жаждущих».

Дядя качает головой. Вся напускная бравада улетучивается под тяжестью ограниченных возможностей.

– Мы пытались. Никто не пришел. Мы бы не стали посылать «бегуна», если бы не были…