Стареть, не старея. О жизненной активности и старении - Рюди Вестендорп

В минувшем веке наше человеческое существование радикально изменилось. Произошел жизненный взрыв. Никогда прежде в странах Запада столь многие не достигали подобного долголетия. Это наибо­лее коренное социальное изменение, вызванное промышленной революцией. За какую-нибудь сотню лет средняя продолжительность жизни увеличилась с 40 лет до 80, и шансы дожить до 65 лет выросли в три раза: с 30 до 90%. Пенсионеры одержали большую победу: впереди у них не десять, а двадцать лет. И вот уже француженке госпоже Кальман в 1997 году исполнилось — подумать только — 122 года. Родившимся в наши дни предстоит еще более долгая жизнь: кто-то из них, безусловно, доживет до 135 лет.

Все эти дополнительные годы жизни мы получили не потому, что наш организм изменился из-за генетических манипуляций или по какой-то другой причине. Нет, наш организм почти не претерпел изменений. Значительно увеличившаяся продолжительность жизни — ощутимое следствие колоссальных изменений, которые мы внесли в свое окружение. В странах Запада каждый может теперь питаться иначе, чем раньше, может пить из-под крана чистую воду, он избавлен от подавляющего большинства инфекционных болезней. Опасность погибнуть в результате (военного) насилия также сведена к минимуму. Ничего удивительного, что мы больше не умираем в молодые годы и почти все доживаем до старости. А благодаря тому, что мы постоянно и все более решительно боремся с болезнями в пожилом возрасте, мы и живем дольше, чем раньше.

Однако в эмоциональном и социальном отношении мы всё еще слишком медленно приспосабливаемся к происшедшему изменению. Мы всё еще твердо следуем старым шаблонам. Кто воспитывает детей в действительном ожидании того, что они доживут до 100 лет? Кто всего лишь пожмет плечами, если его сын или дочь останется на второй год? Нынешние родители стараются добиться того, чтобы их дети к двадцатилетнему возрасту были готовы к дальнейшей жизни, но было бы лучше, если бы они донесли до них, что учиться нужно в течение всей жизни, чтобы не пасовать перед меняющимися обстоятельствами. А что сами они будут делать, когда их дети вдруг станут взрослыми? Время, когда твой внук жил и работал, чтобы кормить твоих детей, после того как ты буквально и фигурально уйдешь на покой, навсегда ушло в прошлое. Сейчас родители детей, вылетевших из гнезда, борются за то, что могло бы наполнить их собственную долгую жизнь.

Мне, в мои 54 года, это тоже знакомо. Более долгая жизнь отчасти достается по наследству, и при бабушке со стороны матери, дожившей до 99 лет, я проживу, возможно, до 90 или даже до 100 лет. Какой ужас! Что я буду делать следующие 40 лет, при двух взрослых дочерях, которые сами прекрасно со всем справляются? Конечно, я рад, что не умер молодым и что впереди меня ожидает бестревожная старость. В то же время я вижу, как в конце жизни нависают тяжелые тучи, и задаюсь вопросом, минует ли меня непогода. Долгая жизнь — впечатляющий успех, но одновременно и пугающая перспектива. Не придется ли мне к концу жизни превратиться в немощного, оглохшего, полуслепого, страдающего недержанием мочи старика? Или это лишь обычные страхи пятидесятилетнего мужчины, который думает, что в дальнейшем будет только хуже?

Долгая жизнь радует не каждого. Она внушает беспокойство. Некоторые воспринимают ее как надвигающуюся катастрофу. Согласно имеющимся оценкам, из всех людей старше 65-летнего возраста, когда-либо живших на земле, половина живет в настоящее время. Почему же никто не дернул за ручку стоп-крана? Прежняя уверенность уступила место картинам, которые не совсем ясно фиксируются на нашей сетчатке. Все произошло слишком быстро. Многие из нас, старея, думают о жизни родителей или дедушек и бабушек как о бакене, неизменно направляющем наше плавание в бурном море, которое называется жизнью. Но от времени наших дедушек и бабушек время, когда мы сами станем дедушками и бабушками, отделено четырьмя поколениями, сменявшими друг друга на протяжении практически сотни лет. И вовсе не следует думать, что события жизни наших родителей и их родителей подскажут нам, как будем стареть мы сами. Образы прошлого — никак не мерило жизни, которая нас ожидает. Мы можем воспринимать их искусство, их знания, но жить — только устремляя взгляд в будущее.

Если прислушаться, старые люди рассказывают, что их жизнь была нелегким делом. Старение не обходится без утрат, порой неожиданных и ранних, но гораздо чаще медленных и поздних. К ним следует так или иначе готовиться и принимать соответствующие меры. Артур Рубинштейн (1887–1982), один из величайших в мире пианистов, мог вплоть до преклонного возраста приводить публику в восхищение. Утраченную беглость пальцев он компенсировал сокращением репертуара, он больше упражнялся и начинал играть пьесу медленнее, так что ему было легче ускорить темп, когда это было необходимо. К счастью, пожилые люди вообще достаточно хорошо приспосабливаются к ослаблению и утрате некоторых своих функций и, как правило, не очень сетуют по этому поводу. Две трети из них считают свое здоровье хорошим или даже очень хорошим. Несмотря на эту обна­деживающую оценку, многие люди, зная, что неуклонно стареют, не могут не думать: «Почему это неизбежно?» Но отрицать факты бессмысленно. Довольно забавно, что на вопрос, хотим ли мы оставаться здоровыми как можно дольше, конечно же, все единодушно ответят согла­си­ем. Каждый воскликнет: «Само собой разумеется!» И именно сохранять здоровье как можно дольше удается нам все лучше и лучше; и, как следствие, мы всё больше стареем.

Из-за старения в нашем обществе ощущается неуверенность. Студенты должны приобретать все более специ­фические навыки за все более короткое время, чтобы не оказаться слишком старыми и неприспособленными для сегодняшнего рынка труда. Однако в долгосрочной перспективе из-за подобной спешки их продуктивность скорее снизится, нежели возрастет. Сейчас после пятидесяти вы уже не должны менять место работы. И если в этом возрасте вы ее потеряете, будет дьяволь­ски трудно найти что-нибудь новое. Вы не встретите почти никаких предложений. Среди работодателей бытует мнение, что телесные и духовные возможности «пожилых» ограниченны и быстро ухудшаются, и вкладывать деньги в их тело и в их мозг уже не имеет смысла. Если многие предприниматели видят в silver economy ^[1] небывалые возможности — еще никогда не было столько пожилых людей, которые бы как производители или как потребители вносили вклад в нашу экономику, — то одновременно в старении видят причину социально-экономических проблем, с которыми нам предстоит иметь дело.