Жизнь на менопаузе. Как выжить среди приливов и бурь - Дарси Штайнке

На часах 2:11. Я просыпаюсь и чувствую, как сердце рвется из груди, жар поднимается от живота и растекается по лицу, голова пылает. Я смотрю, как свет от лампы с розовым абажуром льется из соседского окна и замирает над нашим темным двором.

Через час я просыпаюсь снова. На этот раз от ауры ^[1], предшествующей приливу. Независимо от моего состояния и настроения, аура каждый раз дает сюрреалистичное ощущение дежавю или «жала в плоти», о котором говорил апостол Павел. В одно мгновение все вокруг замирает и теряет смысл. Как будто ткань моей реальности разрывает другая – темнее этой.

Аура, в отличие от приливов, проявляется не всегда. Но большинству самых разных женщин, с которыми я разговаривала ^[2], знакомы эти ощущения. «Хуже всего за минуту до прилива», – говорила мне одна. Другая описывала гнетущее затишье, которое предшествовало острому приступу тревоги: «Полное спокойствие, а за ним – всепоглощающий страх». Третья сравнивала ауру со свободным падением: «Внутри все обрывается, как от резкого толчка лифта, я чувствую приступ тошноты, странную слабость и, наконец, жар».

Я сбрасываю одеяло и ощущаю, как из пугающего спокойствия рождается пламя, как с внутренних органов оно перекидывается на мышцы и лижет кожу. Я бы кинулась прочь, но как сбежать из собственного тела? Каждый волосок – это тонкая электрическая спираль, раскаляющая голову.

Я знаю, что случится дальше, но не знаю, чего точно ожидать. Я вскакиваю с кровати, иду на кухню и залпом выпиваю стакан холодной воды. Хватаю из холодильника пакет мороженой кукурузы, прижимаю его к груди и замираю у окна. Ветер гоняет листву по двору. Я возвращаюсь в постель, но тепло, которое излучает тело мужа, сейчас представляет опасность. Комната дочери пустует, и я ложусь там, в окружении постеров независимых групп и фотографий ее школьных подруг. Теплое одеяло снова вызывает прилив. Мгновенное оцепенение или, как назвала его одна женщина, дурное предчувствие. Меня словно выбрасывает за пределы привычной реальности, я заперта внутри своего физического тела – узница собственных плоти и крови. Апостол Павел, возможно, страдавший эпилепсией, называл свои ауры «восхищением в рай» ^[3]. Не в клишированный заоблачный край с ангелочками, а в потусторонний мир во всем его подлинном и суровом величии. Я распахиваю окно. Жар наступает на тело, как атмосферный фронт. Я знаю, что клочок земли, на котором я нахожусь, в этот момент проходит по орбите чуть ближе к Солнцу, и воздух нагревается. Если на улице становится жарче даже на пару градусов, этого достаточно, чтобы запустить прилив.

Тело реагирует на малейшее колебание температуры, так же как во время беременности обостряется обоняние. В ресторане передо мной ставят тарелку горячего – в последний раз это была яичница, – и жар тут же охватывает живот, потом лицо. Входя в комнату, я не сразу замечаю замкнутость пространства, но в разгар беседы со студентом в кабинете или на лекции в аудитории вдруг подступает клаустрофобия. Я ищу глазами окно или дверь, паника нарастает, вокруг меня постепенно смыкаются тело, комната, здание. Огонь ползет вверх по нервным окончаниям, и я мечтаю сбежать из тела, вырваться из кожи, пробить потолок и подняться в небо.

В следующий раз я просыпаюсь, когда за окном уже рассветает, жар в теле отступает. Я ворочаюсь, муж спрашивает, в чем дело. «Опять начинается», – говорю я, резко встаю, открываю кран на кухне, выпиваю холодной воды и отхожу к дивану. Окна распахнуты, но они выходят на кирпичную стену, и я чувствую себя в этой узкой комнате как в западне.

Передо мной на кофейном столике лежит дневник учета приливов – тетрадка с пестрой черно-белой обложкой. Сегодня было девять, не считая того, что подступил сейчас. Первый – за утренним кофе. Сердце сжалось, жаркая волна сошла вниз по рукам. Потом – на занятии. Я говорила о том, что пустоту как внутреннее состояние литературного персонажа нужно создавать художественными средствами точно так же, как злобу или страсть, и вдруг почувствовала укол отчаяния, а вслед за ним занялась огнем поясница. После лекций я пошла выпить с подругой. Она рассказывала о галлюцинациях мужа, а я чувствовала, как жар в животе отдается в груди и, как пар, клубится у лица. Дома приливы подкатывали, пока я мыла посуду и меняла наполнитель в кошачьем лотке. И, наконец, уже ложась в постель, я почувствовала, что халат словно приклеен к телу горячим клеем.

Теперь я снова пытаюсь уснуть. Уже совсем светло, я устраиваюсь на одеялах на полу у кровати – хочу быть рядом с мужем. Ложусь, вытягиваю ногу, прижимая икру к холодной древесине. Мне всегда приходится выбирать прохладу в ущерб комфорту, чтобы избежать прилива.

Я узнала, что приливы бывают яростными, неприятными, иногда даже величественными, но в них нет ничего забавного. Хотя по телевизору или в кино их показывают (если показывают вообще) как комедийную сценку, что-то вроде человека, поскользнувшегося на банановой кожуре. Помню, как в детстве я в полном замешательстве сбежала на кухню под взрыв закадрового смеха, когда Эдит Банкер внезапно покраснела и ошарашенно стала обмахиваться в одной из серий «Все в семье» ^[4]. Менопаузу часто показывают через призму мужского недоумения или отвращения. В «Миссис Даутфайр» ^[5] есть сцена, в которой у Робина Уильямса загорается искусственная грудь и он тушит ее парой сковородных крышек. Грудь дымится, волосы взлохмачены, и тут он произносит: «Только первый день женщиной, и уже приливы!»

Китти Форман, героиня в климаксе из «Шоу 70-х» ^[6], жалуется на жару и срывается на родных. В такие моменты ее муж Ред упоминает «чудовище, которое вселилось в вашу мать». Когда он находит в энциклопедии статью о менопаузе, то с ужасом восклицает: «Боже, не думал, что здесь будут картинки!»

О менопаузе есть немало шуток.

– Кто страшнее, щенок или разумная женщина в менопаузе?