Вели мне жить - Хильда Дулитл Страница 25

Ван молчал. Всё впереди: слова, решения. А пока, на одно лишь мгновение, воцарился мир, — она оказалась в эпицентре циклона, в точке, где всё замерло и стихло. Вокруг неё могли рваться снаряды — её это не касалось. На безлюдной безмолвной площади они вдвоём танцевали танец смерти.

Ей снова вспомнился Рико в один из последних вечеров: «Играем в шарады! Джулия, ты будешь древом жизни».

Роли Адама и Евы достались, конечно, Рейфу и Бёлле, а Ван был поставлен ангелом с мечом у входа в Эдем. Все как будто помешались. А ведь всё ещё только начиналось. Чего стоил один Ван в роли ангела с зонтом — умора, да и только! «Ванио, возьми в руку зонт, слышишь?!» надрывался Рико. «Встань у двери — ты ангел с пылающим мечом». Ван послушно взял зонт и, занеся его над головой, встал непоколебимым стражем у входа, то есть в дверях. Публика покатилась со смеху.

— А ты танцуй, — предложил Рико Джулии. — Танцуй.

— Но я же дерево, — робко возразила та. — Или я ошиблась?

— Дерево, дерево, — подтвердил Рико. — Ты — яблоня. Танцуй! Так, теперь вы, Адам и Ева, — встаньте вот сюда. Эльза, ты будешь змеем — извивайся и рычи.

— Змеи не рычат, — резонно заметила Эльза. И тут же послушно плюхнулась на пол и стала изображать корчащегося на голубом ковре змея. Даже стол пришлось отодвинуть, чтоб освободить ей место. Словом, каждому нашлась роль — даже Капитану Неду Тренту, лежавшему на раскладушке и вопившему: «А я кем буду, старина Рико, кем, а?», — подыскали занятие. «Хором, дорогой, хором прОклятых», отозвался Рико. «Твой выход, Ева».

Второй раз звать её не пришлось. Ева была тут как тут, с пучком лавровых листьев, который прихватила в кухоньке, устроенной за испанской ширмой.

— Молодец, Белла! Хорошо придумала. Теперь ты, Рейф.

— А сам-то ты? — спросил Рейф. — Ты кого будешь играть? Ага, вижу, старина Рико метит в отца всевышнего.

Вместо ответа Рико встал у камина, изображая Иегову {79}. Держа в руках воображаемый свиток, забубнил: «Женщины, говорю я вам…»

— Не то! — закричал, останавливая его, Рейф. — Это не Иегова, давай из Бытия {80}!

— Танцуй, — словно не слыша, сказал Рико Джулии. «На то ты и дерево, чтоб танцевать. Пляши, раздавай яблоки». Что тут началось! Джулия покачивалась в танце, с раскладушки неслись проклятия хора, а Эльза старательно выделывала на ковре тевтонские змеиные телодвижения.

Всё стихло. Ван спросил: «Ну что, рванём или вы предпочитаете вернуться?»

— Вернуться? — переспросила Джулия. Они стояли перед заграждением. Только сейчас она оценила всю символичность момента: мысль работала ясно, на душе было спокойно, телу — зябко. Вдруг она заметила, что вцепилась пальцами в холодный металл. От мороза пальцы стали совсем чужие, и она с трудом их разжала. Сунула руки в карманы свободного пальто. «Забыла дома перчатки».

— Пойдём назад?

— Нет-нет, я просто… не захватила перчатки, и вот, пожалуйста, — испачкала руки о ржавчину. — Она стала вытирать ладони о край пальто. — А вернуться — нет, ни в ком случае. Мне надоело сидеть взаперти.

Говоря это, она мысленно представляла картинку уменьшенного размера — будто смотрит в полевой бинокль с противоположного конца. Все фигуры вырисовывались очень ясно. Вот Белла в зелёном платье. Вот Рейф с таким же, как у неё, пучком лаврушки в руке. Вот Рико — он стоит. А вот капитан Нед Трент — сидя на краю раскладушки, он комментирует: «Лучшего балета на библейскую тему я не видал».

— А что, есть с чем сравнивать? — поинтересовалась Джулия.

— С Ссудным днём, разумеется, — отвечал тот.

— Тоже, нашёлся судья, — парировал Рико. — Твоё дело — подвывать вместе с Эльзой. Ты же хор проклятых, подголосок змея!

Джулия подтанцовывала, предлагая яблоки на подносе.

И вдруг всё кончилось — занавес! Обнажился дурно намалёванный, устаревший задник, служивший декорацией. Вместо кулис — серые стены, местами крашеные в чёрный цвет. И — открытый дверной проём.

— По-моему, люди очнулись, — прошептала она. — Дверь открылась.

— Что вы сказали? — спросил Ван, наклоняясь к ней поближе.

— Кончился спектакль. По крайней мере, этот спектакль. — Усилием воли она заставила себя оторваться от железных перил. Она чувствовала, что её, как магнитом, тянет к этому куску металла, — будто они срослись. Сила притяжения была столь велика, что она даже покачнулась от напряжения, нога запуталась в ветке. Ей вспомнилась ломаная линия платана за окном комнаты, — как она всматривалась в неё, пока Рико писал. Пусть и дальше пишет. Она высвободила ногу. Нет, не мёртвая ветка — золотая. Золотая ветвь {81}. А как же пучки лавра в руках Рейфа и Беллы, изображавших Адама и Еву на Рождество? Тоже золотые? А она сама, развлекавшая гостей танцем?

— У вас на щеках красные пятна — что-то случилось?

Что он хочет этим сказать?

— Нет-нет, ничего не случилось, — ответила она. — Я думаю, это от возбуждения, от выпитого вина.

— Но вы даже не пригубили, — усмехнулся он. В ответ она подняла бокал. На свету он отливал янтарным блеском. Кругом слышались разговоры, постукивали столовыми приборами. Небольшой ресторанчик был полон народу. Царило веселье, раздавался смех, официанты только успевали подавать вино. Полно офицеров — впрочем, их всегда много. Ван и здесь чувствовал себя как дома. Здесь ли, у неё в комнате, на вечеринках, — всё как всегда: очень мило. Может, разговаривают чуть громче, чем обычно, чаще покрикивают на официантов. Но это, скорее всего, последствие воздушной тревоги: налёт закончился, все почувствовали себя в безопасности. Всеобщее возбуждение усиливается теснотой, уютной обстановкой — зальчик небольшой, ресторан дорогой, всем кажется, что они знакомы друг с другом целую вечность. Официанты — сама учтивость. Да и Ван здесь свой человек — чем не лощёный молодой офицер после госпиталя, к тому же, сразу видно — аристократ: как округляет плечи, как растягивает слова!

Она держала в ладонях бокал, чувствуя, как пальцам её передаётся жар виноградных гроздьев и солнечных лучей. Выращен виноград давно, до войны, на материке, в другой части света, и тепло прошлых урожайных лет согревало ей руки.

Она снова подняла бокал. Ей подумалось о золотых виноградных гроздьях и вратах Кос {82}. Так и есть — врата Кос.

— О чём замечталась, Маска?

— Об островах, вернее, об острове…

— Понимаю! Поедем со мной в Корнуолл.

Он и раньше предлагал ей. Говорил: «Вот закончится война, и вам с капитаном надо будет начать с чистого листа». Иногда советовал поспешить: «Вам нельзя здесь оставаться до следующего приезда капитана — это самоубийство». Она теперь это и сама видит: ей не пережить ещё одну его побывку. И всё же она хотела бы дождаться его в последний раз — и всё выяснить. То, что решить ничего не удастся и ситуация тупиковая, она, конечно, знала… И всё же настаивала: «Дождусь его в последний раз; если ничего не изменится, я приеду».